По ком звонит колокол

Полагаю, разумней использовать эти скалы в качестве укрытия для пулемета, чем обустраивать настоящую огневую точку. А то начнешь рыть – тебя и засекут со всеми потрохами, если нагрянет кавалерия или налетят самолеты. Так тоже можно держать здесь оборону до тех пор, пока в этом будет необходимость, все равно я не могу позволить себе остаться. Я должен выбраться отсюда со своими материалами, взять Ансельмо и идти. А если придется воевать здесь, кто останется нас прикрывать, пока мы будем отходить?

В этот момент, продолжая обозревать видимое пространство, он заметил цыгана, пробиравшегося слева через скалы. Шел он непринужденной, развинченной походкой, вихляя бедрами, с карабином за спиной, с широкой ухмылкой на загорелом лице и в каждой руке нес по зайцу. Он держал их за ноги, головы зайцев мотались из стороны в сторону.

– Hola, Роберто, – весело крикнул он.

Роберт Джордан приложил палец к губам, и цыган насторожился. Он скользнул за выступ скалы, где Роберт Джордан сидел на корточках за пулеметом, замаскированным сосновыми ветвями. Присев, цыган положил зайцев на снег.

– Ты, hijo de la gran puta[103]! – тихо выругался Роберт Джордан. – Где тебя черти носили?

– Вот их выслеживал, – сказал цыган, указывая на зайцев. – И выследил-таки. Они любились там, на снегу.

– А как же твой пост?

– Так я ж ненадолго, – шепотом ответил цыган. – А что тут происходит? Появилась опасность?

– Кавалерийский разъезд бродит неподалеку.

– Rediós![104] – воскликнул цыган. – Ты их видел?

– Один и сейчас там, в лагере, – сказал Роберт Джордан. – К завтраку пожаловал.

– Да, я слышал что-то похожее на выстрел. Мать твою. Он что, здесь прошел?

– Именно. Через твой пост.

– Ay, mi madre![105] – сказал цыган. – Бедный я, несчастный.

– Если бы ты не был цыганом, я бы тебя пристрелил.

– Нет, Роберто, не говори так. Ты меня прости. Это все зайцы. Перед рассветом я услышал, как самец топчется на снегу. Ты представить себе не можешь, какой тарарам они устроили. Я пошел на шум, но они смылись. Я – по следу и там, высоко, настиг и убил их обоих. Ты пощупай, сколько в них жиру, и это в такое-то время года. Представляешь, что Пилар нам из них приготовит? Прости, Роберто, мне так же жаль, как тебе. А того кавалериста убили?

– Да.

– Ты?

– Да.

– Qué tio![106] – без зазрения совести польстил цыган. – Да ты просто чудо.

– Мать твою! – сказал Роберт Джордан, не сумев сдержать улыбки. – Тащи своих зайцев в лагерь и принеси нам поесть.

Он протянул руку и пощупал зайцев; те лежали на снегу обмякшие, вытянувшиеся в длину, тяжелые, с густой шерстью, большими лапами, длинными ушами и открытыми глазами, круглыми и черными.

– Действительно жирные, – сказал он.

– Жирные! – подхватил цыган. – У каждого на ребрах по бочонку сала. Я никогда в жизни таких зайцев и во сне не видывал.

– Ладно, иди уже, – сказал Роберт Джордан, – и побыстрей возвращайся с завтраком. И еще принеси мне бумаги этого requeté[107]. Они у Пилар.

– Ты на меня не сердишься, Роберто?

– Не сержусь? Да я возмущен тем, что ты покинул свой пост. А если бы это был целый кавалерийский эскадрон?

– Rediós, – сказал цыган. – Какой ты разумный.

– Слушай меня. Ты больше никогда вот так не оставишь свой пост. Никогда. Я таких слов, как «пристрелить», на ветер не бросаю.

– Конечно, больше никогда! И потом: такая удача, как эти два зайца, все равно два раза в жизни не выпадает. Одному человеку, во всяком случае, – никогда.

– Anda![108] – сказал Роберт Джордан. – И поскорей возвращайся.

Цыган подхватил зайцев и скрылся за скалами, а Роберт Джордан снова стал озирать открытое пространство впереди и уходящий вниз склон горы. Две вороны, описав круг в небе, стремительно опустились на одну из росших на нем сосен. Потом к ним присоединилась еще одна, и Роберт Джордан, наблюдая за птицами, подумал: вот они, мои часовые. Пока эти вороны ведут себя спокойно, можно быть уверенным, что через сосняк никто не пробирается.

Цыган, вспомнил он. От него никакого проку. Политически он совсем темный, дисциплины никакой, и на него ни в чем нельзя положиться. Но на завтрашний день он мне понадобится. Завтра я найду ему применение. Вообще странно видеть цыгана на войне. Их вообще надо бы освобождать от военной службы так же, как тех, кого освобождают по идейным соображениям. Или как физически или умственно неполноценных. Цыгане тоже совершенно бесполезны на войне. Но на этой войне не участвовавших по идейным соображениям не было. Никого по этим соображениям от службы не освобождали. Война захватила всех одинаково. Вот и сюда теперь добралась, до этого закисшего отрядика. Теперь война и у них.