По ком звонит колокол

Интересно, устоит ли этот тезис при более тщательном его рассмотрении? Наверное, именно поэтому коммунисты так непримиримо воюют с богемностью. Когда вы предаетесь пьянству, блуду или адюльтеру, вам становится виднее собственная бездумность по отношению к той мутации апостольского символа веры, который зовется партийной линией. А посему – долой дух богемы, которым грешил Маяковский.

Но Маяковский снова числится святым. Потому что благополучно мертв. Ты тоже будешь благополучно мертв, сказал он себе. А теперь кончай думать о подобных вещах. Думай о Марии.

Мария стала тяжким испытанием для его фанатизма. Его решимости она пока не поколебала, но теперь он гораздо определенней предпочел бы не умирать и с радостью отказался бы от геройской или мученической кончины. Он не хотел больше быть ни спартанцем при Фермопилах, ни Горацием на этом своем мосту, ни тем голландским мальчиком, который пальцем заткнул дырку в плотине. Нет. Он хотел, чтобы у него было время пожить с Марией. Вот так, очень просто. Он хотел жить с ней долго-долго.

Он не верил, что такое понятие, как «долго-долго», для него существует, но если бы существовало, он хотел бы это «долго» провести с Марией. В отеле мы могли бы регистрироваться, например, как доктор и миссис Ливингстон, подумал он.

А почему бы не жениться на ней? Ну конечно. Я женюсь на ней. И тогда мы будем мистер и миссис Роберт Джордан из Сан-Вэлли, Айдахо. Или из Корпус Кристи, Техас, или из Бьютт, Монтана.

Из испанских девушек получаются замечательные жены. У меня такой никогда не было, поэтому я знаю. А когда я вернусь к своей преподавательской работе в университете, она будет профессорской женой, и если студенты-выпускники, изучающие испанский четвертого уровня, зайдут вечерком выкурить трубку и побеседовать в непринужденной обстановке – такие беседы очень полезны – о Кеведо, Лопе де Вега, Гальдосе и других почитаемых покойниках, Мария сможет рассказать им о том, как один из синерубашечников – борцов за истинную веру – сидел у нее на голове, пока остальные выкручивали ей руки, задирали юбку и подолом затыкали рот.

Интересно, придется ли Мария по душе жителям Миссулы, штат Монтана? Если, конечно, я снова получу работу в Миссуле. Боюсь, меня там уже заклеймили «красным» и внесли в черный список. Хотя кто его знает? Может, и нет. У них ведь нет никаких доказательств того, чем я здесь занимался, да скорее всего они и не поверят, даже если им рассказать, а испанскую визу я получил еще до того, как ввели ограничения.

Возвращаться мне надо только осенью тридцать седьмого. Я уехал летом тридцать шестого, но, хотя отпуск рассчитан на год, до осеннего семестра будущего года занятий все равно не будет, так что нет нужды возвращаться раньше. До осеннего семестра – уйма времени. А можно сказать и так: до послезавтрашнего дня еще уйма времени. Нет. Думаю, насчет университета можно не беспокоиться. Нужно только объявиться там осенью – и все будет хорошо. Просто постарайся там объявиться.

Какая все же странная у меня жизнь, уже давно. Чертовски странная. Испания была твоей профессией и работой, так что твои поездки в Испанию казались естественными и полезными. Ты из года в год приезжал сюда на летние каникулы, работал на строительстве разных предприятий, на прокладке лесных и горных дорог, там ты научился обращаться с порохом, и разрушение было там нормальной и необходимой частью работы. Всегда немного рискованной, но необходимой.

Теперь, когда ты обдумываешь взрыв как техническую задачу, он только технической задачей и остается. Но вокруг нее существует масса отнюдь не таких безобидных вещей, хотя, видит Бог, ты довольно спокойно к этому относишься. Всегда пытаешься максимально точно определить условия для успешного поражения живой силы в результате взрыва. Но разве высокие слова делают его более оправданным? Разве они делают убийство более приемлемым? Слишком легко ты с этим смирился, если хочешь знать, сказал он себе. А вот на что ты будешь похож, вернее, на что ты будешь годен, когда твоя служба Республике закончится, для меня далеко не ясно, подумал он и мысленно тут же добавил: но я думаю, что ты избавишься от всего этого, когда об этом напишешь. Напишешь – и сразу все уйдет. Это будет хорошая книга, если ты сумеешь ее написать. Гораздо лучше той, другой.

А пока вся твоя жизнь, или все то время, что тебе отпущено, – это сегодняшний день, сегодняшняя ночь, завтрашний день; сегодня и завтра, снова и снова (надеюсь), подумал он, так что пользуйся тем временем, какое у тебя есть, и будь благодарен. А если дело на мосту пойдет плохо? Пока оно выглядит не слишком обнадеживающе.

Зато с Марией было хорошо. Разве нет? Ну, разве нет? – подумал он. И быть может, Мария именно то, что я должен сейчас взять от жизни. Может, это и есть моя жизнь, и вместо того, чтобы прожить три раза по двадцать и еще десять лет, я проживу сорок восемь часов или семьдесят, точнее, семьдесят два часа. Трое суток по двадцать четыре часа как раз и составят семьдесят два часа.