По ком звонит колокол

Пилар сидела у очага, ее стул был развернут так, что, заглядывая через плечо, она могла видеть карты двух сидевших к ней спиной игроков. Она следила за игрой. Вот тебе и мгновенный переход от убийственной беспощадности к обычной семейной жизни – невероятно, думал Роберт Джордан. Колесо снова внизу – и ты попался. Но я с этого колеса соскочил навсегда, напомнил он себе. И никто меня больше на него не затащит.

Всего два дня назад я еще и понятия не имел о существовании Пилар, Пабло и остальных, думал он. В мире не было никакой Марии. И тот мир, надо признать, был куда проще. У меня имелся приказ Гольца, абсолютно ясный и казавшийся выполнимым, хотя он и предполагал некоторые трудности и был чреват определенными последствиями. После взрыва моста я должен был либо вернуться, либо не вернуться обратно на фронт, и если предстояло вернуться, я собирался попросить разрешения провести несколько дней в Мадриде. Никаких отпусков на этой войне никому не дают, но я уверен, что два-три дня получить смог бы.

В Мадриде я бы купил кое-какие книги, отправился в отель «Флорида», поселился там и принял горячую ванну, думал он. Потом послал бы швейцара Луиса за бутылкой абсента – если ему удастся раздобыть ее в «Мантекериас Леонесас» или в каком-нибудь другом месте, не в «Гран Виа», – а потом, после ванны, лежал бы в постели и, под бокал-другой абсента, читал; а потом я бы позвонил в «Гейлорд» и узнал, можно ли там пообедать.

В «Гран Виа» ему есть не хотелось, потому что кормили там неважно, да и опаздывать туда нельзя – не достанется даже и неважной еды. Кроме того, там всегда слишком много знакомых газетчиков, а ему вовсе не улыбалось все время следить за собой, чтобы не сболтнуть лишнего. Он хотел выпить абсента и чтобы захотелось поговорить, а тогда он отправился бы в «Гейлорд» обедать с Карковым, кормят там отлично, и пиво у них настоящее, и он смог бы узнать, что происходит на этой войне.

Когда он впервые попал в «Гейлорд» – мадридский отель, который заполонили русские, – он ему не понравился, потому что показался слишком помпезным, и кухня там была слишком роскошная для находившегося в осаде города, и разговоры – слишком циничные для военного времени. Но я очень легко поддался разврату, подумал он. Почему бы не позволить себе вкусно поесть, раз это возможно, если ты только что вернулся после чего-то вроде того, что будет здесь? И разговоры, которые он поначалу счел циничными, оказались на поверку куда как правдивыми. Когда здесь все закончится, подумал он, будет что рассказать в «Гейлорде». Да, когда здесь все закончится.

А можно взять с собой в «Гейлорд» Марию? Нет. Нельзя. Но ее можно будет оставить в отеле, она примет горячую ванну и будет ждать его возвращения. Да, так и надо будет поступить, а после того как ты расскажешь о ней Каркову, можно будет и привести ее с собой, потому что всем будет любопытно и все захотят ее увидеть.

А может, и вовсе не ходить в «Гейлорд»? Просто прийти пораньше, пообедать в «Гран Виа» и быстро вернуться во «Флориду»? Но ты знаешь, что пойдешь в «Гейлорд», потому что захочешь увидеть все это снова; после здешней жизни ты захочешь опять поесть тамошней еды, приобщиться к тамошнему комфорту и роскоши. А потом ты вернешься во «Флориду», и там будет Мария. Конечно, она будет там, когда все это кончится. Когда все это кончится. Да, когда все это кончится. Если он сделает все хорошо, он заслужит обед в «Гейлорде».

«Гейлорд» являлся тем местом, где можно было встретить прославленных испанских командиров – выходцев из крестьян и рабочих, тех, кто в начале войны, поднявшись из народных недр, занял руководящие посты в армии, не имея никакой военной подготовки; многие из них, как выяснилось, говорили по-русски. Несколько месяцев назад это стало для него первым серьезным разочарованием и породило циничный взгляд на происходящее. Но узнав, в чем дело, он успокоился. Они действительно были крестьянами и рабочими, активно участвовали в революции 1934 года и, когда она провалилась, вынуждены были бежать из страны, а в России их направили учиться в военную академию и в Ленинский институт Коминтерна[78], чтобы дать им необходимое военное образование и подготовить к следующему этапу борьбы.

Да, Коминтерн помог им получить образование. Но во время революции нельзя выдавать непосвященным ни кто тебе помогает, ни того, что ты знаешь больше, чем предполагается. Он это усвоил. Если принципиально твое дело правое, ложь не считается грехом. Однако лжи было много. Поначалу он не придавал этому большого значения, хотя вообще-то ненавидел ложь. Потом, постепенно, это ему стало даже нравиться, поскольку вроде бы свидетельствовало о его причастности, о том, что он свой, не чужак, и все же это очень развращало.