По краю игры

Может быть, и автор встретил

смерть в обеде паука?

Бог один тому свидетель,

я не ведаю пока.

* * *

Я выскочу в гении скоро,

начнутся дожди. И гроза

затеет пожар под забором,

огнем заливая глаза.

И люди незрячим потоком

потянутся прямо ко мне

под прессом беды и порока,

вне света и разума вне.

Я выйду навстречу. На бочку

взберусь, растревожен и лих,

и прочную жирную точку

поставлю над бедами их.

Все дело в культуре, балбесы, -

скажу им, - в утрате ее,

без оной не грозы, а бесы

мурыжат все ваше житье.

И будет мой путь не завиден,

но сладок, как царствие пчел,

как это предвидел Овидий,

а Савл на слова перевел.

И люд молодой, как котенок,

прозреет на гребне культур,

и греблей займется утенок,

который был гадок и хмур.

Я выпущу рифму, как птицу,

из клетки, в которой гроза

марала и мяла страницу,

огнем заливая глаза.

* * *

Если б я был Вашим мужем,

я б на все махнул подряд,

ничего мне, мол, не нужно -

только Ваш печальный взгляд.

Я бы стал с собою дружен

и расцвел бы, словно сад,

и внутри бы, и снаружи

всякой птахе был бы рад.

Ну а Вас и в зной, и в стужу,

снова нежен, глуп и млад,

обнимал бы неуклюже,

целовал бы невпопад.

И из тихих грез и кружев

плел стихи бы наугад,

и по-рабьи отутюжен,

все плясал бы с Вами в лад.

Но не быть мне Вашим мужем,

не махнуть на все подряд,

даже если очень нужен

или сам бы очень рад.

Синь в окошке, стынет ужин,

светел Ваш печальный взгляд...

Кто кому сужден ли, сужен -

нам ли сны не говорят?

* * *

Я разрушил себя совершенно,

словно был, в самом деле, из глины,

только хлопья остались да пена,

да паучьи глаза паутины.

Весь в погонях за правдой и светом,

погружался я в глуби и выси,

и - что горше всего - не поэтом,

а рабом необузданной мысли.

Работягой судов-пересудов

неустройства земных сухожилий

я светло и почти безрассудно

шел на штурм бесконечных Бастилий.

Ни к чему мне казались рассветы,

полнолунного эроса гулы,

а простой человеческий улей

даже требовал всуе к ответу.

Так свершая за поиском поиск,

от духовного лопнул богатства.

До чего же чиста моя совесть

в плане равенства, чести и братства!

И последние гимны слагая,

напрягаясь умом до предела,

я с почтеньем пред нею склоняю

то, что прежде сходило за тело.

Любовь

Да люблю я тебя, не тужи,

и его, и ее – всех на свете.

Без любви даже жук не жужжит,

даже солнце, наверно, не светит.

Ею я покорен, как земля,

и нарушен, как чья-то граница,

я дышу только ею и для,

невзирая на спины и лица.

И меня она мчит, как с горы,

и несет на руках, как актриса,

с нею мы, как морщины коры,

безнадежно слились и срослися.

Видно, мать нас одна родила,

как Христа в непорочном зачатье,

с нею мы – два зрачка, два крыла

и два шрама с единой печатью.

Друг без друга нет жизни для нас,

а друг с другом – ни сна, ни покоя,

погасить бы ее хоть на час,

да не выйдет: нас все-таки двое.

* * *

С большим животом и большой головою,

в накидке, слетевшей на чресла,

взнуздав черепаху, довольный собою,

сидит, словно вылит из теста.

В улыбке простецкой растянуты губы,

лицо добряка-сибарита,

сугубо по-детски, по-светски сугубо

глядит широко и открыто.

Мудрец ли, глупец ли - душа нараспашку,

свой в доску, вдали от стенаний,

от слез, от поклонов святому распятью,

от ласки карающей длани.

Сидит весельчак на спине черепахи

(куда он, зачем и откуда?),

ни силы, как будто, ни стати, ни взмаха -

во плоти по имени Будда.

* * *

Утро. Солнце из-за сосен

поднимается степенно,

освещая сбоку нос мой

и немножечко - колено.

Я сижу на стуле-кресле,

оголив, как Будда, пузо,

а в зените полумесяц,

чуть прозрачный, как медуза.

К облаков пушистых стае

незаметно подбираясь,

он, на самом деле, тает,

цветом неба наполняясь.

Чуден образ этой встречи

двух светил полярно разных:

он для них - уныло вечен,

а для нас - красив, как праздник.

* * *

Я живу в объеме дома,

дом живет в объеме грома,

гром живет в объеме неба,

небо в космосе живет,

космос же - в объеме Бога,

где кончается дорога,

или все наоборот.

Бог живет в объеме слога,

слог живет в объеме слова,

слово - в мысли,

мысль - во мне,

я - внутри

и я - вовне.

Истекаю соком алым,

все в моем объеме малом,

бедный, бедный мой живот -

или все наоборот...

* * *

Куда иду

и думаю о чем,

и думаю вообще ли?

Ну думаю, конечно.

По крайней мере,

так - о чем-нибудь.

А вот куда иду -

совсем не знаю.

Поэтому уж лучше сяду

и посижу,

и погляжу на дерево без листьев,

которое как осени примета,

подскажет нечто важное о жизни,

хотя иронией не удостоит,

а только лишь печалью сдавит ум

или пронзит его особым благородством

на манер старинных книг,

что в сущности одно и то же.

Упадок нравов - дело не мое,

я думаю о дереве без листьев,

которое, конечно, вне морали

и потому не знает тупиков,

обогативших человеческую расу

духовным содержанием.

Реминисцирую отсюда невпопад,

поскольку все запутано ужасно,

и не хватает сил распутать и понять,

а для чего оно мне нужно -

сам не знаю,

и потому вопрос первоначальный

оставляю в силе.

Отстань, пожалуйста, и не мешай,

а то умру еще, не приведи Господь,

на самом важном.

В капкане равновесия

(венок сонетов)

Я так страстно люблю дух, потому что он не вызывает

брезгливости. Люблю не только дух, но и духи.

(Н. Бердяев. Самопознание)

Тело есть начало духа, корень духа.

А дух есть запах тела.