По краю игры

и веточка сирени за окошком

в его глазах лишь - чудо организма.

Исчислил он закаты и восходы,

познал полет измены и геройства -

и понял, что не царь он над природой,

а лишь ее загадочное свойство.

Парад закончился

* * *

Уже закончился парад,

я подошел к окну скучая,

увидел: улица пустая

и три свечи над ней горят

на уровне окна, примерно,

а за спиной моей безмерно

он говорил и говорил,

на стуле сидя, как на троне,

был весь в любви к своей персоне,

уверен, молод, чист и бел,

как будто рано поседел,

взвалив на плечи эту ношу

забот и почестей страны.

"Парад закончился", - сказал я,

он встал,

смущенно застегнул штаны,

от демонстрации уставший,

взмахнул рукой,

как ангел падший,

поскольку был уже без крыл.

"Парад, - я тихо повторил, -

закончился", - не понимая,

какая связь и кто есть кто,

внизу забегали авто-

машины в суете безбрежной,

и кто-то вслух

с какой-то грустью нежной,

как будто камень уронил,

промолвил: "Мы все больны".

* * *

Сходили с ума ли,

смекали, сбегали,

идеи рождали,

идеи свергали,

мечтой уносились

под самые выси,

по звездам томились

вне чресл и чисел,

и в бело-рубашечном,

галстучном храме

стерильные речи

вздымали, как знамя,

а после в распале

в быту отчужденном

зады заголяли

подругам и женам.

* * *

В этот мир мы приходим одни,

обрастаем друзьями, заботами,

зажигаем и гасим огни,

чередуя заботы с зевотами.

Ну а мир - Божьей милости плод -

преподносит нам разные пряности:

то диктатов железных оплот,

то свобод буржуазные странности.

Что поделать - глотаем вовсю,

не поморщась и даже не брезгуя.

Так нетрудно войти в полосу,

когда знаешь, что можно и - вдребезги.

И спасибо - друзья как друзья,

до порога ль, до гроба ль, до случая,

то курить им, то пить им нельзя,

то самих их кручина замучила.

Ну, а все остальное не в счет,

только сил бы еще да терпения.

Все бежит, все летит, все течет,

даже вот - пронеслось воскресение.

* * *

Прожитых лет переменная облачность,

переходящая в стойкие тучи,

сохранена в очертаниях облика,

в сетчатой маске из вязи дремучей.

Ветры и громы, и гроз полыхание -

все, как ножом, порезвилось на коже,

но не найти и следа от сияния

чистого неба - а было ведь тоже...

* * *

Поживи по-коровьи, по-бабьи,

все трещотки ума – трын-трава,

прикоснись хоть чуть-чуть и к забаве,

только жизнь неизменно права.

Только жизнь, – хороша ли, плоха ли, –

все, чего избежать не дано,

что бы нам мудрецы ни внушали,

что б ни врали они мудрено.

И по праву верховного зова

(за сознаньем, за светом, за тьмой)

жизнь дана нам как первооснова

непреложностью плоти самой,

Достоверностью белого снега,

спелых яблок, звенящей листвы,

самовластьем и терпкостью неги,

перекличкой луча и иглы.

Оглянись, озарись и откликнись

на шуршание ветра и вен.

Жизнь сама не нуждается в смысле.

Можно выдумать. Только зачем?

* * *

Господи, как многому случилось

научиться нам! Летят года...

Но не укротимы суетливость

и нелепых рвений череда.

И необоримы звоны вёсен,

и печаль осенняя крепка,

и гудит, неведом и несносен,

мир обычной ветки и цветка.

А когда неверное колено

выкинет проказница-судьба,

несмотря на опыт, стынут вены

и к губам невольно льнет мольба.

* * *

Понаделали коробочек,

поприладили колесиков

и катаются, и катятся,

соблюдая лад и ряд.

А раскосые дороженьки

черно-сереньким асфальтиком

под колесики торопятся

и летят, летят, летят.

И цветные светофорчики,

пораскрыв глазенки-форточки,

все стоят и зачарованно

знай себе руководят.

Принаряженно и вежливо

смотрит небо неизбежное

и разводит тучки нежные,

словно выводки цыплят.

А стальные небоскребчики

без подсказок переводчиков

переводят землю на небо

и ни капли не дымят.

И бегут, бегут коробочки

на резиновых колесиках

по асфальтовым дороженькам

то вперед, а то назад.

И кружит земля, качается,

и не знаешь, где кончается,

и летят, летят дороженьки

на разрыв и наугад.

* * *

Ничего не снится до рассвета,

а едва рассвет - и кончен сон,

и большая шумная планета

в свой дневной вступает марафон,

оставляя в каждой точке меты

разной краски, масти и судьбы:

темы прожектерам и поэтам,

обещаний сонм для голытьбы,

пламенным и сильным - по успеху,

пораженья - слабым и больным

и, конечно, что-нибудь для смеху

и для слез, конечно, - остальным,

ну, а мне - тебя в смешном халате,

память в мелких кляксах тут и там,

поцелуи кстати и некстати,

флоры перезвон по сторонам,

а в конце, как говорят, в финале,

снова тот же звездный небосклон,

тот же сон без снов в глухом провале

и рассвет - и тот же марафон.

* * *

Уютной ночью голова молчала,

лежала на подушке и молчала,

спала, наверно, очень крепким сном.

На ней свистели ноздри одичало,

они, конечно, ей принадлежали,

но все же свист лишь им принадлежал.

А голова лежала на подушке,

которая лежала на матрасе,

который был расстелен на кровати,

которая стояла на полу.

И было очень все архитектурно,

а если не ханжить а ля культурно:

многоэтажно, - надо бы сказать,

как в русском мате,

если хочешь знать.

Но ничего отнюдь не побуждало,

скрывать или выпячивать начало,

которое наглядно означало

то, что совсем излишне означать,

поскольку голова во всю молчала,

спала и ничего не понимала,

и ночь над ней бесшумная стояла,

а может, не стояла, а лежала

или, допустим, просто помогала

той голове молчавшей

крепко спать.