По краю игры

и обнажилось, что под ним

успехи были, в общем, птичьи

и вмиг развеялись, как дым:

надои, плавки, урожаи,

народов дружба на века -

лишь цепи ржавые держала

державы грозная рука.

И не моргнув, за подаяньем

усердно потянулась к тем,

чьи нищету и увяданье,

круша, показывала всем.

Ну а народ - защитник града...

Он разглядел ли, наконец,

что там, за запертым фасадом,

носил колпак, а не венец?

4

Все еще модно в плохую погоду

грустные токи души воспевать,

праздно томиться и музе в угоду

красочно, зримо и звонко страдать.

Что нам накал разудалого лета!

Локон печали венчает висок.

Свет панихиды - и мера, и мета

духа познанья глубин и высот.

Дождик с утра - и глядишь: деловито

вмиг под пером побежала строка,

рвется и стонет в ней сердце пиита,

болью веков заболев на века.

Нет уж теперь ни веселья, ни жизни,

только святейшей водицы лохань -

слезы любви к обманувшей отчизне

да увлажненной поэзии ткань.

* * *

Ну какие еще проблемы?

Ну какие еще дела?

Солнце вышло,

обед отменный,

тишина на уста прилегла.

Только бродит все

зверь кудлатый

в закоулках души опять,

и зовет, и тащит куда-то,

разевая грозящую пасть.

И встают потревожено тени,

и шуруют невпроворот,

и не знаешь,

каким моленьем

разогнать этот бойкий народ.

И несешь их

в безумии тихом,

улыбаясь всему невпопад,

словно сам ты весь выткан из криков

и трухи мировых неполад.

* * *

             Стрезевым

Богу ли, случаю, местной газете,

Вале, листавшей ее наугад -

быть мне обязанным вечно за встречу,

ставшей дороже мне всяких наград.

Трио как трио. Но голос, но трели

лета и леса - кларнет и рояль,

но серебро по весенней капели,

но этот промельк плеча и вуаль!..

Словно отчизна пришла ко мне в гости,

бурей объяла, тоской обняла,

или прислала сей маленький остров

музы и света, добра и тепла.

Церковь, радушье, другая планета,

к русским в Америке не привыкать.

Знаю, еще что-то кроется в этом,

да немоте оно только под стать.

Скажите Каину…

* * *

- Господа, скажите Каину,

люди, дамы, господа!..

Товарняк трясет отчаянно

и несет невесть куда.

Сквозь века, ветра и наледи,

до краев набит людьми,

товарняк в рубцах и ссадинах

мчит, всем отданный взаймы.

Долг похерив, на заклание

гоним мы его взамен,

стынет в нем мольба о Каине,

не вставая век с колен.

- Ева - я. Скажите Каину,

если встретите его...

Люди в прорву будто канули

и не слышат ничего.

В них самих свои окалины,

ветра шум да стук колес,

что им, бедным, знать о Каине,

что до Евиных им слез!

Не адамово, а адово

ноет в ней одно ребро:

- Господа, скажите Каину,

господа, скажите Каину,

господа, скажите Каину,

если встретите его...

* * *

Две куклы болтались в Эдемском саду

под оком отца-кукловода,

на солнце резвились и были в ладу

с собой и своею природой.

Одну - человеком слепил кукловод,

другую - женой человека,

но строгий запрет наложил он на плод

сердечных познаний при этом.

На счастье, в Эдемском саду жил и змей,

невзрачней всех тварей на свете,

он встретил жену человека и ей

открыл, как рождаются дети.

С открытием этим открылись глаза

у кукол Эдемского сада,

им вдруг захотелось того, что нельзя

и даже того, что не надо.

И стали они ненароком людьми

в полнейшем значении слова:

с пожаром и хмелем, и тьмою в груди,

с богатством духовного зова.

От них и пошел человеческий род,

и век покатился за веком.

На троне творца все сидит кукловод,

а змей не вылазит из зэков.

* * *

Адамов акт познания добра

и зла в их неделимой сути

предвосхищен был пламенем ребра -

метафоры бушующей в нас мути.

Адам был осужден самим Творцом,

его создавшим с легкостью факира,

мол, ты бессмертен, да - пока юнцом

слепым согласен быть и к тайнам мира

Не смеешь прикасаться. Жизнь в раю -

не малая ведь плата за твою

(Творец не дал ее ему!) покорность.

Кого ж судить? Кому держать ответ

за то, что он нарушил тот запрет,

почтив ума природную проворность?

* * *

Как излюбили высмеивать тех,

кто звал беречь и жалеть нашу старину...

Не может осуществляться бесконечный,

безграничный прогресс, вдолбленный нам

в голову мечтателями Просвещения...

Верните стране здоровую тишину, без

которой не может быть здорового народа.

       (Солженицын. Письмо вождям)

Я убит. Я молчу. Я молчу.

Что же Бог? Что же он? Где же он?

Расскажи! Расскажи палачу

о целительных свойствах икон!

О целебный исход сатаны,

задубелого воздуха клок!

Пронеси от вины до вины

неизбывной надежды глоток!

В клочьях неба, души и страны

конь стреноженный в землю глядит.

Старины бы ему! Тишины!

Да травы до груди, до ланит!

Что же Бог? Где же Бог? Что же он?

Русь на дыбе – и карта пуста!

Помолись за нее и поклон

сотвори, будто крест в три перста!

Сотвори ей и крест, и поклон,

старины нанеси, наколдуй!

За сверкающей цепью времен

Бог и царь, и бунтарь, и холуй.

А меж ними народ да народ,

всей четверке, видать, по плечу.

Что ж теперь городить огород?

Что ж зазря наддавать палачу?

Ни к чему, ни к чему, ни к чему.

Пробужденью предшествует сон.

Русь, как грусть, неподвластна уму.

Что ж она? Что же я? Что же он?

Что же он? – пропади! – Что же Бог?

Поп намедни свалял дурака:

угодив попадье промеж ног,

промеж глаз ей нанес тумака.

Тишины нанеси, наколдуй,

нарисуй поцелуй попадье

и в наитье божественных струй

причастись к ее вещей судьбе.

Что ж она? Что же ты? Что же он?

Покатилась, кружась, голова,