По краю игры

тяготел взамен к индейкам

и к лошадкам иногда.

И спустя еще с минутку

вновь промолвил, не тая,

что всерьез игру и шутку

числил солью бытия.

Что ответить - сам не знаю.

Этот каверзный вопрос

сам в себе ношу как знамя

старой тачки без колес.

Старой тачки, жизни тряской

без руля и без ветрил,

столь напрасной, что не ясно,

а была ль? И я ль в ней был?

Словом, нет теперь отбоя

от вопросов сволочных.

Может, стих, решил я с горя,

как-то даст ответ на них?

Тут же рифму для порядка

срочно с ритмом повенчал

и умчался без оглядки

в мир былых своих начал.

И внезапно, видит небо,

был включен в одну игру:

в ожиданье корки хлеба

долгой ночью на ветру.

Долго очередь стояла

за подачкой от вождя,

и мешком, как одеялом,

укрывалась от дождя.

Долгой ночью шли составы

все вперед, вперед, вперед,

не ломали в них суставы,

чтоб живьем пускать в расход.

А трясущееся тело

(так смешно теперь, поди!)

верноподданно потело

с красным флагом впереди.

Вот какие были игры,

прямо целый карнавал,

танцевали, как на иглах,

и шутили - наповал.

Кто на друга вдруг нашутит,

кто на брата, на отца -

и по форме, и по сути

шуткам не было конца...

Скучно, Господи! Как скучно

бить себя в шальную грудь

и плести стихом трескучим,

как презрел ты сучий путь.

И, не жалуя, пытаться

мерить все на свой псалом.

Некрасиво, знаю, братцы,

да и дело-то не в том.

Ну а в чем тогда то дело?

Отчего мне не жилось?

Не игралось и не пелось

без идейных в стельку слез?

Не болеть теперь ответом,

хоть пили себя в сто пил -

знать, наверно, новым светом

память-злючку ослепил.

Ведь бывает днем погожим

выйдешь вдруг на яркий свет -

и темно. И только позже

понимаешь, в чем секрет.

Тих, ухожен, беззаботен,

сад лопочет - благодать,

ничего в его работе

не добавить, не отнять.

Было что-то, сплыло что-то,

чтотов много - жизнь одна,

странно ль - нет, но всюду кто-то

лишь к идеям льнет сполна,

Кулаками грозно машет,

брызжет пеной на лету

и, конечно, всех не наших

чутко чует за версту.

Что кому. Но на ночь глядя

или на день, - как на грех, -

понял я, что жизни ради

лучше шутки - только смех,

Лучше мысли только мудрость,

а бессмыслицы - игра.

Есть во всем и соль, и мусор,

и всему - своя пора.

Кто-то, может, улыбнется:

мол, на слово больно лих -

что ж, за все нам там зачтется:

за игру, за мысль, за стих.

* * *

Нет, не в минуты роковые

я посетил сей мир земной,

а в те года, когда все выи

склонялись дружно пред одной.

Моя - не то что не склонялась,

не гнулась, подлая, как меч.

Когда ее помяли малость,

вмиг голова слетела с плеч.

Так и ходил без головы я,

влюблялся без ума, без слез

переносил упрямство выи,

без глаз внимал красе берез.

Короче, жил и счастьем вроде

совсем уж не был обделен,

поскольку признан был не годен

для дел великих и времен.

Одно лишь мучило бессменно,

терзало с силою беды:

как без усов входить в надменность,

а в щегольство - без бороды?

* * *

Я Бога не ищу:

его нашли другие,

сказали: это Он, -

ну что же, им видней.

И понеслись в любви

за Ним сердца нагие,

коль был бы Он - Она,

я б тоже шел за Ней.

Кто первым сочинил

полет или истому,

движенья тихих крыс,

завистливость бревна?

Все говорят, что Он,

всевышний наш знакомый.

- Возможно, - говорю, -

но мне нужна Она.

* * *

"Ленчик - (спец.) деревянная

основа седла".

(Словарь русского языка)

Я даже не седло,

а лишь его скелет,

сварганенный из дуба или кедра,

наверно, коноводом был мой дед -

презренный смерд

потомственного смерда.

Бедняк из Умани,

для верховой езды

он седла поставлял аристократам,

сгибаясь пополам за крохи мзды

пред каждым

деревенским супостатом.

А может, было

все наоборот:

он королем седла прослыл в округе,

звенел деньгой - и верховой народ

всеподданнейше

льнул к его услуге.

Ведь конь в эпоху

сабли и седла

едва ль не почитался вровень с Богом,

поскольку жизнь держалась и текла

на электричестве

кругом четвероногом.

А мне-то что? -

печаль вдруг на чело

легла скоропостижно, глухо, грубо.

Кем ни был бы мой дед, я даже не седло,

а лишь скелет его

из кедра или дуба.

* * *

Небом единым жив человек.

(А. Вознесенский)

Из облака колпак

каким-то образом

случилось сотворился налегке,

и опустился он на двор

подкладкой вогнутой,

и очутился двор мой в колпаке.

И двор, и дом,

и я с подругой верною,

фонарь и куст,

и заяц под кустом,

и кружево, расшитое по дереву, -

все оказалось вдруг под колпаком.

Колпак из неба

с кремовою стенкою

по кругу -

словно торт со всех сторон,

покрытый взбитой сахарною пенкою

и для тебя сугубо сотворен.

Захочется? - Пожалуйста,

украдкою,

как в детстве,

можешь пальцем ковырнуть

и поднести ко рту, и небо сладкое

всем языком, сердечное, слизнуть.

И жизнь наступит -

слаще не придумаешь,

единым небом будешь ублажен,

высок и чист,

под колпаком, как мумия,

от всех ветров на свете защищен.

* * *

Из слезинки, из смешинки,

из снежинки и ручья

сотворилась паутинка

на брусочке кирпича.

И в особом содроганье,

в ожиданье паука,

стала целым мирозданьем,

краснощека и крепка.

И паук единым махом

поселившись в ней навек,

без упрека и без страха

правит, будто человек.

Правит миром и войною,

и судьбою всех людей,

научив себя разбою -

не паук, а лиходей.

Паутиной защищенный,

держит он в ее цепях

всех своих порабощенных

и съедает, как цыплят.

Сколько это может длиться,

то, что делает паук?

Недописана страница:

ручка выпала из рук.