По наклонной

А эти трое тем временем работают в поте лица. Пока шеф там, в кухне, зарабатывает каждому из них на кусочек масла. Нет, до этой деликатной работы они еще не доросли. Еще не тянут. Так, грубая рабочая сила.

Но работают грамотно. В темпе и — что самое главное — аккуратно. Не бьют, не бросают, не царапают. Даже стекла из стеллажа вытащили, мол, оберните одеяльцем, чтоб не разбить, не дай бог… Спокойные такие, не хамят, не ругаются. Вежливые. Вот и бабушка, которой вообще трудно угодить, которая не скрывает своего отвращения к джинсам, уже очарована, уже улыбается, уже доверительно сообщает им о своем несчастье, этом капремонте, который как снег на голову, и вот теперь надо уезжать куда Макар телят не гонял, а ведь здесь, в центре, вся жизнь прожита. А они кивают: дескать, понимаем вас, но ничего, привыкнете, и шутку какую-то довольно уместно вставляют.

— Ах какие милые, — шепчет бабушка. — Надо им дать пятерочку сверху, как ты думаешь? — обращается она ко мне. — Не обидятся?

— Обидятся, — говорю я. — Ни в коем случае!

Бедная, наивная бабушка!

…Обнажились стены со следами от старых фотографий. Опустели комнаты, будто жизнь от них отторглась и спрессовалась в странном смешении в этом ящике с надписью: «Перевозка мебели». Последняя коробка уложена в машину, последний узел втиснулся в просвет между шкафом и диваном. И странно видеть свой письменный стол без ящиков с сокровенным нутром, и чудно сидеть не за ним, а на нем, прислонившись спиной к холодильнику и обнимая глобус… Хлопнула дверца кабины, качнулся и поплыл наш старый дом, зияя дырами выбитых стекол и облупившейся штукатуркой — как больной, как раненый. Кажется, мы уезжали отсюда последними: строители уже ломали во флигеле перегородки и устанавливали во дворе подъемный кран…

Примостившийся рядом на ящиках бородатый грузчик чиркнул спичкой, закуривая.

— Жаль покидать родные пенаты?

Он повернулся ко мне, снял кепку и вдруг громко и заразительно засмеялся, откинув назад голову:

— Значит, не признаешь? В упор не узнаешь?

И этот взрывной, столько раз слышанный когда-то в институтских коридорах и аудиториях смех не оставлял никаких сомнений.

— Боря! Боже мой!.. Ну совершенно не узнать!

За те годы, что мы не виделись, Борис из молоденького студента с румяным лицом и пышной шевелюрой превратился в крепко сбитого бородача, модно подстриженного, с хрипотцой в голосе.

— Солидный мужик стал? — словно угадав мои мысли, сказал Боря.

— Весьма. Ну как ты, рассказывай. Как живешь, что делаешь, где работаешь?

И, только задав самый главный для бывших однокурсников вопрос: «Где работаешь?» — соображаю, что Боря, дипломированный инженер-электрик, только что грузил мебель в моей квартире в составе бригады грузчиков.

— Подрабатываешь в Лентрансагентстве?

— Нет, работаю.

— Временно?

— Постоянно.

Сказал и улыбнулся насмешливо.

— Давно?

— С полгода так.

Затянулся глубоко сигаретой. Получилась небольшая пауза.

— А… диплом? — спрашиваю.

— Диплом храню как память. Чтоб потомству показывать. — Смеется. Кидает быстрый взгляд на товарищей: они не слышат, разговаривают о своем.

— То есть с инженерством покончено? Навсегда? — не отпускаю я.

— Завязал. — Он прикрыл глаза, боднул головой. — А ты-то как, расскажи.

Разговор неприятен — это ясно. И вообще, нет у меня такого права — лезть к нему в душу. Друзьями никогда не были. Так, товарищи, иногда компания была общая, самодеятельность, КВН.

— Меркантильные соображения или как? — Это уже нахальство, понимаю.

Боря помолчал несколько секунд, раздумывая, видно, пресечь этот разговор или нет, вздохнул и, уже не паясничая, как-то просто, по-человечески махнув в сердцах рукой, сказал:

— Знаешь, долгая и неинтересная история. Если, конечно, очень хочешь, расскажу. Но не сейчас, позже…

И, потушив сигарету о подошву ботинка, он с силой отстрельнул окурок в окно…

Боря Карелин (назовем его так) учился в параллельной группе и был известен на курсе. Обаятельный, умный, начитанный, веселый бездельник. Увлекался туризмом, занимался в театральной студии, немного пел, немного играл на гитаре и писал популярные в студенческом кругу песни о горах, кострах и дальних странах. Учился легко, как бы между прочим. Мало кому удавалось увидеть, чтобы, сидя на лекции (что вообще случалось не так уж часто), Боря что-либо записывал в тетрадь. Во время сессии прилежные студенты, аккуратно посещавшие занятия, разрешали ему пользоваться своими конспектами. К третьему курсу он научился разбирать любой, самый «нечитабельный» почерк и мог свободно определять руку всех приличных студентов на потоке.