По нам плачут гангстеры

С каждым днем становилось все хуже. Буквально любое слово давило. Казалось, вселенная хочет свести его в могилу. Фильмы как назло только о любви, где пара уезжает в закат или очередной шпион спасает даму в беде. Родители налегали в своей манере, разглагольствуя об Элизиуме, важности учебы и том, какой же Маркус дурень – совсем иностранный язык не учит, в отличие от Хвана. Хван, Хван, Хван. Он был повсюду. Даже во снах приходил. Маркус уже не мог отвязаться от него. Иногда пропускал дни, лишь бы не пересекаться, а на сообщения отвечал, что приболел. Совсем расклеился. Он просыпался под вечер, почти ничего не ел и мало пил. Происходящее больше не походило на влюбленность, а превратилось в настоящую агонию. Вскоре мама заметила, что Маркус нездорово бледный, а скулы выпирают слишком сильно. Он ослабел, начал сверкать синяками под глазами. Парень медленно чах.

Маркус перестал понимать свои чувства и мысли. Начал искать способы вернуть себе прежнее ощущение жизни. Даже согласился пойти на службу в храм. Зачем? А вдруг поможет? Однако… Зря, очень зря. Пока прихожане разбрасывали в дань Владыке разукрашенный в оранжевый рис, пока пели песни золотой статуе, пока Глава прислонял к лбам благословение в форме светила, Маркус гас с каждым шагом. Ковровая дорожка казалась бесконечной, а холодный металл, приложенный к темени, обжигал. Глава храма посмотрел ему в глаза, произнося священный текст:

– Я молюсь Владыке Солнца, приношу любовь и боль свою в благодарность за свет, тепло и жизнь. Я превозношу Владыку над собой, я – тварь, вылезшая из подземелий, ползучий гад, кому Владыка Солнца даровал покой. А коль придамся страсти запретной, солгу, убью иль обворую, отправлюсь обратно под землю гнилую, к монстрам, что превратят меня в одного из них.

– Я, Маркус Итон, – продолжил он молитву, стеклянными радужками впиваясь в купол храма, – сгорю от огня, которым живу. Во славу Владыке Солнца, грешен не буду.

Но он врал. Врал, так бессовестно и забито, что, казалось, все в храме это знали. Простые думы обернулись бредом. Чем дальше – тем хуже. Он думал, что его видят насквозь, что вот-вот пол разверзнется, и цепкие руки, костлявые и колкие, потащат вниз. И сколько бы Маркус не кричал, сколько бы не умолял, когти не расцепятся. Сейчас это случится. Да, сейчас, он уверен. Маркус уже чувствовал сквозь подошвы ботинок жар палящий, Владыка придет за ним, уже близко…

Но отец заботливо отодвинул его в сторону, посчитав, что сын засмотрелся на украшения.

Следом за злостью наступила апатия. Маркус выгорел дотла. Ему было гадко смотреть на себя в зеркало. Дни померкли. Он больше не отвечал ни на звонки, ни на взволнованные тексты. Все надоело, осточертело. Маркус слаб. Парень закрывал глаза в надежде, что больше не проснется. Почему все должно быть именно так? Почему он не родился в другом месте, в другом времени? У него была бы иная жизнь, а не такая паскудная, будто огрызки с королевского стола. Сначала шли вопросы: «почему он?», а потом стало плевать. Какая разница, почему, зачем и как? Это ничего не изменит. Никто ничего не изменит. Маркус забрел в тупик. Конечная станция. Его душа истерзана, а сердце медленно останавливалось. Спустя еще две недели, когда родители покинули дом ради службы, он повернул кран в ванной комнате. Бумажная обертка зашелестела и полетела вниз, словно пух. Лезвие сверкнуло бликом от лампы. Маркус забрался в ванную прямо в одежде – она промокла и начала неприятно липнуть к телу. Он положил локти на бортики. Пальцы крутили острый прямоугольник, который уже был наготове. Маркус обратился к потолку, не зная, что сказать напоследок. Жидкость переливалась через край, капли разбивались о кафель.

– Я пытался.

Тем вечером вода окрасилась в красный.

Чуть позже

– Отлично! Спасибо за доклад, а следующий, – преподаватель спустился карандашом по списку из фамилий, записанных в свободном порядке, – так, Маркус простудился. Хван, выходи.

Группа и учитель сидели в большом оперном зале. Они все одеты в белый – самый шикарный цвет для посещения столь величественных пространств. Таков дресс-код и творческий подход преподавателя. Закругленный потолок выглядел забавно, но, как им объяснили, это нужно, чтобы голос звучал красочнее и сильнее резонировал. Хван вышел в середину, пока все остальные сидели по контуру. Он поправил рубашку и перевернул титульный лист.