По обе стороны (очерки)

Военный перевод преподавали, как правило, молодые офицеры, не имевшие ничего против общества юных филологинь (мальчиков на факультете в те времена было не больше, чем сейчас), вполне цивилизованные и иногда даже симпатичные, в отличие от старых зубров-полковников, специалистов по стратегии и тактике, отсиживавших на филфаке предпенсионные годы. Несколько лет спустя, с одним из таких вояк у меня произошла занимательная беседа. Я тогда медленно двигалась по извилинам административного лабиринта в целях обретения заграничного паспорта и французской визы – процесс, исход которого вплоть до последнего момента оставался под вопросом. Одним из этапов являлось снятие с учета в военкомате, куда в один прекрасный день я и отправилась, чтобы сдать военный билет. Меня вызвали к полковнику. Едва я переступила порог кабинета, как он грозно спросил:

– Что ж, хотите уехать, покинуть родину?

С перепугу я не могла сразу определить, было ли это началом официального собеседования или просто проявлением любопытства. На всякий случай ответила уклончиво:

– Ну что вы, тут не хотение, а необходимость: вот вышла замуж, муж – француз, приходится ехать…

Мой ответ, похоже, удовлетворил его, или просто верх взяло любопытство.

– Значит, едете. Во Францию. А что там? Как там люди живут, что там такого особенного в этой Франции?

Я снова перепугалась: наверное, все-таки собеседование, еще чего доброго откажется снять с учета…

– Не знаю, – замялась я, – я там никогда не была.

– Ну все-таки, – настаивал он, – чем их жизнь такая особенная?

– Рассказывают разное, – тянула я, – что там по-другому, что, например, хорошо налажено снабжение, нет очередей…

– Нет очередей? – искренне удивился он. – Они что, совсем не едят, эти ваши французы?!

На этом беседа закончилась, и, сложив с себя звание младшего лейтенанта запаса, я поспешила унести ноги из военкомата, радуясь, что так легко отделалась. Тогда мне было не до забавы, и комизм ситуации дошел до меня уже позже.

Что касается комизма, то он, надо сказать, носил еще более глобальный характер, чем можно было тогда предположить. Годы спустя, в Париже, посол одной из северных стран поведал мне, что в свое время прошел курс военной подготовки, мало чем отличавшийся от филфаковского в плане военного перевода. Его тоже учили приемам допроса военнопленных на языке противника, по-русски. В заключение беседы мы оба порадовались, что встретиться довелось не на поле боя, а в дипломатическом представительстве в столице Франции.

* * *

Но вот время обучения подошло к концу, реальность стучалась в дверь, и стук ее напоминал, что открытые пять лет тому назад скобки были не более чем скобками и что им подходит пора закрыться. Близилось распределение. Мне до сих пор не совсем ясно, что подразумевалось под этим термином: тот факт, что государство, единственный законный работодатель, распределяло имевшуюся работу соответственно с квалификацией выпускников или что этих последних распределяли по учреждениям, имевшим нужду в специалистах того или иного профиля. Как бы то ни было, без бумаги о распределении диплома не выдавали, бумага же эта обязывала три года проработать там, куда пошлют; таким образом, с одной стороны, достигалось отсутствие безработицы, о чем с гордостью твердила советская пропаганда, с другой же стороны, плановое хозяйство продолжало оставаться на сто процентов плановым.

Если бы не одно «но»: наш профиль. Кто в Советском Союзе 70–80-х годов, стране, полностью отрезанной от внешнего мира, мог иметь надобность в таком количестве специалистов, знающих иностранные языки, людей, компетенция которых касалась фонологии, латинского стихосложения или классической французской трагедии? Конечно, a thing of beauty is joy for ever, но если серьезно поразмыслить, какую пользу мог принести социалистическому хозяйству знаток эволюции сильных глаголов в немецком языке? Ответ напрашивался сам: никакую. Что было делать с толпой филологов государству, предоставившему им эту роскошь: возможность в течение пяти лет бесплатно обучаться наукам, начисто лишенным практического применения? Да еще получать стипендию. На эти вопросы у государства, ответственно относившегося к взятой им на себя роли Провидения, имелись три ответа: аспирантура, работа гидом и работа на органы.

Для подавляющего большинства студентов вариант аспирантуры даже не рассматривался. Вакансий было ничтожно мало, и, чтобы пройти сквозь угольное ушко, нужно было, помимо солидного блата, иметь еще и не менее солидную характеристику. Это, как известно, означало в течение всей учебы вести активную общественную работу, быть на хорошем счету у комсомола и профсоюза, что давало надежду на получение в конце пятого курса письменной рекомендации с печатью, заверенной тремя инстанциями, без которой ни о никаких занятиях наукой нечего было и думать.