По обе стороны (очерки)

Иностранцы, принадлежавшие к этим двум категориям, в основном говорили по-русски и могли без труда общаться с населением, поэтому наблюдение за ними было особенно пристальным. Помимо стукачей из студентов и преподавателей, имелись еще специальные кураторы, официально отвечавшие за их поведение и составлявшие подробные рапорты. Трудно сказать, насколько эффективной была эта слежка. С моими новыми западными друзьями нам случалось предпринимать несанкционированные поездки, облегчавшиеся тем, что им не было необходимости вступать в контакт с местными жителями, рискуя навлечь на себя подозрение неправильным выговором – в таких ситуациях говорила только я. Однажды мы даже решились на двухдневное путешествие ночным поездом в западную Грузию, совершенно закрытую для иностранцев. Прибыв на место назначения, мы уже особенно не конспирировались, а спокойно явились на дом к секретарю местного райкома, адрес которого нам дал тбилисский знакомый, его родственник. Ни словом не заикнувшись о возможной незаконности нашего пребывания, райкомовец покатал нас по окрестностям, накормил и напоил – грузинское гостеприимство вкупе с возможностью познакомиться с «настоящими иностранцами» оказалось сильнее законопослушности. Мы благополучно вернулись в Тбилиси, и никто нас ни о чем не спросил.

Но случалось и так, что самые пустяковые нарушения регламента приводили к печальным последствиям для нарушителей. Мне было известно об этих инцидентах, я знала, что мои друзья и соседи по общежитию находятся под гораздо более строгим надзором, чем я и другие советские граждане. Я им, конечно, сочувствовала, но не слишком: ведь они обладали привилегией, недоступной никому из нас, – правом покинуть страну, когда им вздумается. В течение двух лет я жила с ними бок о бок, общаясь ежедневно и стараясь по мере возможности донести до них собственный опыт и опыт моих сограждан. А также понять их самих и узнать об их жизни там, за железным занавесом.

* * *

Мое стремление выучить грузинский приводило тбилисских друзей в восторг, но и тревожило, особенно тех, кто имел представление о преподавании: поскольку язык считался не иностранным, а национальным, в распоряжении учителей не было ни учебников, ни методики.

До отъезда в Тбилиси я прилежно осваивала грузинский букварь, «Дэда эна», став обладательницей случайно обнаруженного в Москве экземпляра, параллельно с теоретической грамматикой Киты Чхенкели, Einführung in die georgische Sprache. Этот монументальный труд в двух томах, изданный в конце 50-х годов в Швейцарии, и по сей день остается непревзойденным; мне его одолжил ненадолго знакомый иностранец. Пришлось стахановскими темпами овладеть зачатками немецкого, необходимыми для чтения; проделав это, я смогла углубиться в непроходимые дебри грузинских глагольных форм. Немецкий мой в результате этих штудий существенно продвинулся, но разговорный грузинский оставался на нуле.

В таком положении я была не одна: два других аспиранта, канадец и англичанин, тоже нуждались в уроках. К нам приставили пару доцентов, не слишком сведущих в преподавании грузинского как иностранного, – милых дам, педагогические усилия которых ограничивались в основном беседами на произвольные темы за чашкой кофе. Тем не менее с одной из них, невзирая на архаическою лексику и сложную метрику, мы осилили «Витязя в тигровой шкуре», 6000 строк, от первой до последней, чем я до сих пор изрядно горжусь. По утверждению грузин, в прежние времена девушка не могла выйти замуж, не зная «Витязя» наизусть. Не берусь судить, насколько это соответствовало действительности, во всяком случае, среди моих знакомых, мужчин и женщин, многие были в состоянии продекламировать длинные отрывки из поэмы.

Совсем на другом уровне вел преподавание мой научный руководитель. Настоящий ученый, фольклорист, он тоже проникся интересом к «москвичке, решившей выучить грузинский язык», согласно формулировке, ставшей моим официальным определением.

Наши занятия не регулировались никаким расписанием и происходили у него дома (я даже не помню, встречались ли мы хоть однажды в университете), в обстановке весьма патриархальной. Дверь открывала жена, она же вела меня на кухню, где уже был накрыт стол, для меня одной. Отчасти потому, что в Грузии гостя следовало прежде всего накормить, независимо от часа и цели визита; отчасти потому, что она знала, чем кормят в университетской столовой, а также понимала, что при грузинских ценах моей тощей аспирантской стипендии ни на что иное не хватало. Во время всего пребывания в Грузии я питалась большей частью в семьях друзей и знакомых.