По обе стороны (очерки)

Вопреки всем ожиданиям, после нескольких дней ходьбы мы стали замечать на горных тропах путников; все они направлялись к огромной скале, видневшейся в глубине узкой долины. Самого жертвоприношения мне увидеть не удалось: женщин к скале не подпускали. Но увиденного было и без того достаточно, чтобы окончательно окрепло ощущение, не покидавшее меня с первого дня пребывания в Грузии: ощущение невероятной концентрации времени. Сгусток, в котором прошлое и настоящее сосуществовали, взаимно легитимизируя и дополняя друг друга. Сохранившие свое значение и жизнеспособность древние обычаи являлись элементом повседневности, обогащали ее собой. И если в столице бутылочное пиво в конце концов сменило отвратительное пойло, изготовляемое в горах хевсурами и сванами, на тбилисском рынке продолжали торговать сырами, способ изготовления которых не менялся со времен Средневековья, равно как оставалась неизменной технология выпечки лаваша или производства ткемали. Тот же симбиоз прошлого с настоящим присутствовал и в пейзаже, в виде высоких башен, возвышавшихся над обнесенными крепостной стеной деревнями, и в сознании людей, благодаря языку, чудесным образом сохранившему свою первозданность.

В тот год языческий пир чуть было не закончился драмой. Поначалу все шло отлично, в еде недостатка не было, чача текла рекой, тосты сменяли друг друга. Постепенно дело дошло до неизменных «выпьем за царицу Тамару», «выпьем за Шоту Руставели», за которыми последовало, как это нередко случалось, «выпьем за товарища Сталина». Мой европейский коллега, уже было поднесший к губам наполненный рог, вдруг опомнился и пить за товарища Сталина наотрез отказался да еще принялся громко объяснять по-грузински причину своего отказа. Возмущенные сотрапезники настаивали, атмосфера накалялась. Люди более трезвые кинулись успокаивать забияк: «Оставь его, это же иностранец», – твердили они тоном, означавшим: «он же набитый дурак». Аргумент возымел свое действие, дипломатический инцидент был предотвращен.

Доставивший нас вертолет был последним в сезоне – в конце лета сообщение прерывалось, Хевсуретия становилась недоступной. Пастухи возвращались с отарами в долину, и немногие оставшиеся обитатели деревень проводили зиму в своих башнях без всякой связи в внешним миром, до следующей весны. Единственную дорогу, которую строили уже много лет, ежегодно размывали тающие снега, стройматериалы разворовывались, и все приходилось начинать заново. Надо было найти способ спуститься с гор и вернуться в Тбилиси.

Лошадей было не достать, и мы отправились пешком по овечьим тропам. Это был один из самых длинных и утомительных переходов, которые мне когда бы то ни было приходилось проделывать. Мы шагали в полном одиночестве, никого не встречая, голодные и измученные. Я вслух мечтала о стакане чего-нибудь освежающего, ну скажем, апельсинового сока…

– Подумай, прежде чем мечтать, – прокомментировал мой спутник. – Либо девственная природа и многовековая история, либо апельсиновый сок и асфальтированные шоссе, череда туристских автобусов и гостиницы за каждым поворотом дороги. Знала бы ты, на что похожи Альпы, – так что выбирай!

На что похожи Альпы, я не знала и знать не могла. Он же отлично знал, что ни о каком выборе речи не шло: хевсурские деревни были, конечно, труднодоступны, но все же значительно доступнее – и, главное, реальнее, – чем Альпы и вообще Запад. Временами у меня даже возникало сомнение в их взаправдашнем существовании.

Мы продолжали шагать молча. Наконец спуск окончился, и перед нами открылся цивилизованный мир: плодородная винодельческая Кахетия.

Это путешествие в пространстве и времени явилось началом завершения цикла. Мне стало ясно, что жизнь я веду искусственную, и рано или поздно ей следует положить конец. Моя «экстерриториальность», на первых порах значительно облегчившая существование, неизбежно должна была повернуться обратной стороной: советская реальность рано или поздно не преминет напомнить о себе, положение свободного электрона чревато серьезными неприятностями. Казалось бы достигнутое равновесие было двусмысленно и уязвимо: всеми обласканная, всеми поддерживаемая в качестве (почти) иностранки, я имела дело с Грузией имманентной, прекрасной своей вневременностью, восхищавшей меня природой, искусством, языком. Но Грузия-то продолжала оставаться советской социалистической республикой, одной из пятнадцати, входивших в состав СССР, и останься я там, не избежать мне столкновения с системой, основанной на слежке, коррупции и насилии. Несмотря на всю мою любовь, привязанность, восхищение, наши отношения были обречены.

Летом следующего года я вернулась в Москву и некоторое время спустя оказалась в Европе. Вернуться в Грузию мне больше не довелось, но вспоминаю я о ней часто.

Новый штиль

Памяти Елены Дорошенко

– Как дела?

– А как твои?

– Я первая спросила – тебе отвечать.

– Ну что тебе сказать… В ноябре вдруг случился рецидив. До этого уже много лет все было в порядке. И вот… неожиданно…