По обрывистому пути

— Да как сказать, — любишь? Дюбила бы, так не уехала бы в Москву разгонять тоску, а то поскакала, срамница, — с укором себе ответила тетя Лиза. — А зачем поскакала? Аль тут заработаешь больше? Поп звал в кухарки… Нет, не пошла. Тут, мол, фабричная воля. А какая тут воля, — вот, слышишь, храпят, как вольные птахи. Ведь как каторжаны живут, ну чисто как каторжаны — одних кандалов не хватает!.. Живут да лампадку палят перед богом, за каторжное житье за свое бьют поклоны, на рождество-то попу целу полтину насобирали со всех за обход с иконой — ведь не богу, попу! Да пусть его лихоманка возьмет, я три года в кухарках жила у попа. Я породу их знаю! Домой придёт — и считат, исчитат с попадьюхой бедняцкую кровь по грошу, чтоб он сдох! А муж у меня захворал, я за месяц вперед умоляла — мне шиш попадья сует в нос…

— Вы, стало быть, в бога не верите? — осторожно спросила Аночка.

— Дура ты, барышня, дура. Да кто же его, бога-то, видел? Верь не верь, а по-божьи живи — тут и сказ!

Молодая фыркнула.

— Ты чего, шалава, смеёшься? — спросила старшая.

— Да ты больно по-божьи живёшь!

— А чем не по-божьи? Что с Федотом гуляю? А что за беда?! За то и бог не спросит. Красть не краду, от детей его не отбиваю, а я ещё не старуха, мне тоже надо! Ты, барышня, не слушай меня. Это я ей, срамнице, сказала.

— Ну ладно, ладно. Давай я чайку-то налью, посогрейся — отмякнешь! — усмехаясь, ответила Маня. — Подвиньте свою-то, барышня.

— Опять! — раздраженно воскликнула Аночка.

Обе женщины взглянули на неё с удивлением. Аночка смутилась.

— Извините, пожалуйста. Это где я живу, я всё время с кухаркой ссорюсь за то, что она меня зовет барышней.

— Обижаетесь, стало быть? Как же вас звать — мы ведь имя не знаем…

— Анной.

— Аннушка, стало быть. Правильно обижаешься, Аннушка, — согласилась тетя Лиза.

— Старушечье имя! — недовольно сказала младшая. — Молодых больше Нюра зовут или Нюша, тоже Анечка.

— Мама меня звала Аночкой.

— И Аночкой хорошо, — согласилась Маня. — Пейте, Аночка, чай, а вот наше печенье, а вот наш сахар, — сказала она, поставив на накрытый клеенкой стол нарезанный хлеб и солонку с солью.

— Не сладко, зато горячо! — одобрила тетя Лиза. — Ты что же, не у родителев, значит, живёшь, у чужих? — спросила она Аночку.

— В нахлебницах. Комнату там снимаю, — ответила Аночка, с удовольствием прихлебывая горячий чай из заваренной мяты.

— И учишься, значит?

— Учусь.

— А отучишься — замуж пойдешь и всю науку забудешь. Богатым зачем наука!

— Мама была жива — не забывала науки, в учительницах служила. И мне тоже служить всю жизнь. А богатство откуда же? Нет никакого богатства.

— А мать-то давно померла?

— Лет шесть.

— Сиротинка, значит, — сказала тетя Лиза. — Братья-сестрицы есть?

— Старшая сестра за доктором замужем.

— А сама? Учительша тоже?

— Никто. Так, мужняя жена.

— Разлюбезное женское дело! — высказала заветную думу тетя Лиза. — А кто же ваш отец-то?

— Статистик, — отвечала Аночка.

— Учёный, что ли, какой? — не поняла тетя Лиза.

— В земстве служит.

— А из-за чего, вы скажите, в студентах пошла заварушка? — спросила Маня. — Им чего не хватает?

— За то, что в Киеве и в Петербурге студентов в солдаты забрили, — ввернула Аночка, как ей казалось, особое «простонародное» словечко.

— За что ж их забрили?

— Опять же — за сходки и забастовки.

— Значит, и этих голубчиков, что в Манеже, тоже в солдаты отправят? — спросила Маня.

— Этих отправят — другие станут бороться, — уверенно и задорно ответила Аночка. — Всю Россию в солдаты не сдашь и в тюрьму не отправишь!

— Ишь ты какая!.. А тот говорит — «малявка»! Да ты молодец, — похвалила Маня. — Недаром мы за тебя заступились. А то ведь студенты бывают разные тоже…

— Разные, — согласилась Аночка, вспомнив Геннадия. — Есть из помещичьих деток студенты, из фабрикантов…

— Ну, те небось не бастуют! — сказала старшая.

Мятный чай был давно уже выпит, но они не ложились. Работницы словно забыли о том, что им скоро уж вставать на работу.

— А кабы фабричных за забастовку загнали хоть в тот же Манеж, студенты пошли бы за них с полицией драться? — спросила Маня.

— Много пошло бы, — с уверенностью ответила Аночка, вспоминая разговоры с товарищами и прокламации, которые составлялись в её комнате. — Враг-то общий. Студенты одни не справятся, если народ не поддержит. И фабричным одним не справиться тоже, — сказала она, повторяя мысль Феди о том, что не может быть для студента свободы, пока вся страна сидит в сплошной огромной тюрьме.

— Кабы все-то студенты были такие, как вы! — одобрительно сказала Маня. — Ну, давайте ложиться. За полночь пошло. Мы с тетей Лизой, а вы на моей кровати, если заразы моей не боитесь. Говорят, у меня чахотка…

— Ну что вы, чахотка! Я видела чахоточных — совсем не такие! — сказала Аночка, чтобы ее успокоить, а у самой побежали мурашки от этого слова.