По прозванью человеки

Вокруг ни души. Колышется воздух зыбкий.
Окурки да одиночество. После бала.
Концерт, говорят, окончен. В футлярах скрипки.
И если ты что-то пишешь — пиши пропало.
Здесь прежде она ходила, она дышала,
куда эти дни девались, благословенны?
А нынче — тебе под кожу проникло жало
и впрыснуло яд потери, взрывая вены.
А скепсис уже не катит, а с ним и опыт,
и с каждой попыткой вдоха — всё крепче сети…
Немного глотни из фляги. Здесь плохо топят.
Глаза напряги, прищурясь. Здесь тускло светят.
Теперь ты другой, и всё на земле другое:
пусты зеркала, и пластиком пахнет ужин.
Ах, как это всё же просто — попасть в изгои.
Лишь пальцами — щёлк! — и ты, словно пыль, не нужен.
А помнишь, как плыл по комнатам
полдень яркий,
как было вам вместе целого мира мало?

От полдня остались свечи. От свеч — огарки.

И если писать охота — пиши пропало.

Клин

Она обожала светлое время дня;
следила за тем, как выглядит, как смеётся.
Желала светить, легко заменяя солнце
для всех и для каждого. Можно и для меня.
Она, не прощаясь, прыгала в свой трамвай.
Могла посмотреть бы вслед — но увы. Ни разу.
И «нет» на её устах наполняло фразу
холодною мощью намертво вбитых свай.
Не знала она значения слова «сплин»;
реснички да каблучки. Никакого сплина…
Поди ж объясни доходчиво и недлинно,
как вышло, что свет на ней заострился в клин.
Она так забавно ела эклер в кафе,
свиданья даря, как голубю дарят крохи…

И всё это для того, чтоб спустя эпохи

воскреснуть опять в недужной моей строфе.

Комедия

Всё закончилось. Се ля ви…
Есть твоё, есть моё. Нет нашего.
Всепогодный костюм любви
будет кто-то другой разнашивать.
Все свои — за грядой кулис.
Против Крамеров — только Крамеры.
Словно выкачан воздух из
нам назначенной барокамеры.
Одиночество. Ночь без сна
бьёт по темени, словно палица.
Память прежде была нужна.
Ну, а нынче нужней беспамятство.
Под ногами дрожит земля;
спят игрушки и спит масс-медиа…

Вот такая финита ля

человеческая комедия.

Дыши