Я чувствую разорванную связь, как чувствуютврождённое уродство. Ко мне не пристаёт чужаягрязь. Но, впрочем, и чужое благородство про —ходит мимо, не задев меня,самопровозглашённого изгоя. Нет, я отнюдьне Байрон, я другое; я дым, произошедшийбез огня. Наполеоном — на груди ладонь — яне стою в бермудской треуголке. Поддерживаятленье (не огонь!), ловлю печальным вдохомвоздух колкий. Рубить не научившийся сплеча, явижу горизонт, который чёрен… Но факт, что яживу, пока бесспорен на беглый взгляд врачаи палача.Завален тест на воспитанье чувств, мотивнадежды затихает слабый… Всё круче склон,с которого качусь; всё жёстче и болезненнейухабы. Музей Тюссо остался без меня, я не геройэнцикловикипедий. Всё неподвластней мнеаз-буки-веди, всё различимей крики воронья.Судьба фальшиво сыграна «с листа», и на исходе,как чекушка водки… Период с тридцати и дополста прошёл в режиме быстрой перемотки.Ушли друзья. Не надо про подруг. И явки всепровалены (с повинной). Став авангардом стаижуравлиной, синицы подло вырвались из рук.Откуда этот каменный барьер, задвинутаянаглухо портьера, и неохота к перемене мер,предписанных для взятия барьера?И все боренья — супротив кого? Пуста арена.Стоптано татами. Но держит душу жаднымикогтями угрюмый старый хищник Статус-Кво.Душе гореть хотелось и парить, но не даётсяей полёт красивый… У мерина умереннаяпрыть, тем паче если этот мерин — сивый.Слова исходят из бессильных уст взаменуменья действовать и биться… Ведь в швейноймастерской моих амбиций закройщикомработает Прокруст.Да-да, конечно, это болтовня не самоговесёлого замеса. Я пессимист. В семье не безменя. Сколь волка ни корми, он бредит лесом.Могу смириться, выучить фарси, сыграть вчужой, оптимистичной пьесе… «Ну что ж ты,милай, голову повесил?» — спроси меня,Аленушка. Спроси. И может быть, соломинкасия сломает в тот же миг хребет верблюду, исолнцем озарится жизнь моя, и, может, с тойпоры я счастлив буду; Снеговиком растаетСтатус-Кво, трусливо убегут из Рима готы…Есть что-то посильней, чем «Фауст» Гёте.И посильней неверья моего.