По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

Солдатик повиновался, пробежал несколько шагов и, легши на землю, посылал в сторону австрийцев пулю за пулей. Вдруг среди ружейной трескотни из моей цепи, залегшей в австрийские окопы, с какими-то неясными криками выскочила группа солдат, человек пять-шесть, и стремительно побежала вперед. Впереди всех виднелась рослая фигура командира 4-го взвода старшего унтер-офицера Коваленко. Я и подпрапорщик Бовчук стали кричать, чтобы солдаты не стреляли. Ближайшие к нам люди прекратили огонь. Я с любопытством впился глазами в эту группу нескольких молодцов, решившихся на какой-то смелый шаг. Вскоре мне стало ясно все: впереди, шагах в ста несколько австрийцев тащили что-то похожее на пулемет. Сердце мое запрыгало от радости. «Вот если бы им удалось отбить пулемет!» – мелькнуло у меня в голове. Заметив приближение наших молодцов, австрийцы остановились и дали несколько выстрелов; один из преследователей упал, но это не смутило остальных. Когда оставалось каких-нибудь несколько десятков шагов до австрийцев, они дали два дружных залпа и снова с криком «ура!» бросились вперед. Трое австрийцев, сраженные пулями, упали, а двое подняли кверху руки. Через несколько минут ко мне подходили с раскрасневшимися, вспотевшими лицами и со сбитыми на затылок шапками трое молодцов вместе с унтер-офицером Коваленко, а около него шагали, понуря голову, два австрийца и несли пулемет, вероятно, тот самый, который еще так недавно вырвал столько жизней из рядов моей роты. «Молодцы, ребята, представлю вас к Георгиевскому кресту!» С веселыми, благодарными улыбками взглянули на меня эти серые, скромные герои, так просто совершившие смелый подвиг. Но в тот момент бедняги и не подозревали, как жестоко отнесется к ним безжалостная судьба, не щадящая ни героев, ни трусов, ни правых, ни виноватых. Не успел я окончить последние слова, как загремела наша артиллерия, по ошибке открывшая огонь по своим. С бешеным воем пронеслись снаряды… Несколько гранат с грохотом взрыли кверху столбы черной земли… «Господи! Что они делают!» – подумал я и инстинктивно плотнее прижался к стенке сарая. Еще минута и снова очередь. Одна за другой, клубясь белым дымом, лопнули над нами четыре шрапнели. Пули как горох засыпали все место вокруг нас. Послышались проклятия и стоны. Я взглянул перед собой и обмер от ужаса и жалости: в нескольких шагах от меня недвижно лежали в застывших позах, с оскаленными зубами и открытыми стеклянными глазами четыре героя, отбившие только что австрийский пулемет… Между ними был еще и один австриец, тоже убитый наповал; другой же австриец и унтер-офицер Коваленко каким-то чудом остались невредимы. Как бы по какой-то иронии судьбы наша артиллерия, заметив, вероятно, ошибку, вдруг прекратила огонь, но в тот самый момент забарабанили австрийские пулеметы, притаившиеся, вероятно, на крыше какого-нибудь местечкового дома. Пули стучали по соломенной крыше сарая, около которого я стоял, вырыв клочья почерневшей соломы, били в стены, с визгом рикошетировали о землю. Вдруг я почувствовал, как что-то с силой рвануло меня за правую полу распахнувшейся шинели. Окинул себя испуганным взглядом. На шинели виднелись крупные пятна крови. Пуля в нескольких местах прорвала шинель и разорвала в клочья верхнюю рубашку ниже пояса. Я чувствовал, как бледность покрыла мое лицо. Животный, унизительный страх охватил меня; страх за свою жалкую, ничтожную жизнь. В первое мгновение мне показалось, что я смертельно ранен. Но уже в следующий момент, пощупав рукой задетое место, я понял, что пуля разорвала только мою одежду, не причинив мне никакого вреда.

– Ваше благородие, вы ранены? Бегите сюда, в окоп! – раздался чей-то тревожный голос.

Взглянув, я увидел высунувшееся из окопа бородатое лицо унтер-офицера Коваленко. Рядом с ним выглядывал прапорщик Муратов, который тоже усиленно махал мне рукой. Воспользовавшись моментом, когда австрийский пулемет затих, я со всех ног пустился к окопу. Но едва я пробежал несколько шагов, как австрийский пулемет открыл огонь прямо по мне. Я упал на землю и притаил дыхание, положившись на волю Божию. Спасения не было; бежать дальше было еще хуже, оставалось только одно: лежать, пока какая-нибудь пуля убьет или ранит. А пули шлепались около, как капли крупного дождя, засыпая меня клочками сырой земли и не оставляя вокруг ни одного живого места. Из окопа донеслось отчаянное восклицание:

– Ай, ротного убило!

Встревоженные солдатские лица высовывались из окопа.

– Да что вы, сукины дети, глазеете! Стреляй по крыше дома! – узнал я голос прапорщика Муратова.

Раздалось несколько выстрелов, за ними другие, все дружные, все чаще и вскоре по всей нашей цепи жарко затрещали ружья. Из деревни Ленки-Седлецкой глухо зачастил в помощь наш пулемет. Тотчас австрийский пулемет умолк, и я благополучно отполз в окоп и горячо пожал руку прапорщику Муратову, своей находчивостью, быть может, спасшему мне жизнь.