По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

Последние слова я едва расслышал, так как уже отошел вместе с батальоном на несколько шагов. Вот и Дунаец. Сегодня он особенно какой-то сверкающий и живой, точно не замечает там невинных капель человеческой крови, которые оросили уже его прозрачные воды. Застучали солдатские ноги по гладкой деревянной настилке моста. Пулеметные двуколки остались на той стороне Дунайца, а пулеметы тащили по земле на руках, как какие-нибудь невинные игрушки, приделанные к двум колесикам. От моста дорога, миновав небольшую полянку, на которой кое-где торчали развесистые толстые вербы, втянулась в густой лозняк. Перейдя мост, мы все как-то инстинктивно почувствовали, что попали в сферу ружейного огня. Здесь шальная пуля могла всякого убить или ранить, и потому призрак смерти уже витал над нашими головами. Сфера ружейного огня – это совершенно особый клочок земли, о котором стоит сказать несколько слов. Хотя сфера ружейного огня не отделяется от остальной окружающей местности никакой заметной границей, но, попадая туда, вы тотчас сознаете, что переступили какую-то таинственную роковую черту, да, именно черту, отделяющую жизнь от смерти. В своей душе вы ощущаете смутное, инстинктивное беспокойство, похожее на животный страх перед близостью смерти. Возможность этой смерти чаще наводит ваши мысли на нее и заставляет вас иначе относиться к окружающему… Во всем, что вы видите вокруг: и в прозрачных синих водах Дунайца, и в густом лозняке, и в игриво убегающей вдаль живописной дороге, и в самом густом, свежем воздухе – во всем вам чудится холодное дыхание смерти. Она витает около вас и над вами и вот-вот, кажется, задавит вас своим могучим, безжалостным крылом. Ее близость угнетает вас и отравляет ту безотчетную радость жизни, которая может быть только по ту сторону роковой черты, в безопасной зоне. Вы можете шутить, смеяться, отдавать распоряжения, казаться с виду хладнокровным, но ваша природа каждое мгновение будет напоминать вам, что вы находитесь на том страшном клочке земли, который носит страшное название «сфера ружейного огня»…

Выйдя из густого лозняка, который разросся благодаря широким разливам Дунайца, наш батальон подошел к дамбе. Неглубокие ямки-окопчики, вырытые в дамбе, разбросанные пустые гильзы и цинковые коробки от патронов, потухшие костры и опорожненные жестяные банки от консервов указывали на то, что здесь еще совсем недавно была позиция.

Теперь передовая линия нашего полка после горячего боя подвинулась немного дальше. Оттуда из-за складок местности доносились отдельные ружейные выстрелы. Около дамбы, которая была несколько выше человеческого роста, стоял капитан Шмелев в своей коричневой кожаной куртке с папироской во рту и со своими двумя вестовыми. Всегда строгое выражение его лица на этот раз было как-то особенно серьезно и озабоченно, а серые мутные глаза так и впились в нас, как бы мысленно испытывая нашу мощь. Как ни в чем не бывало, капитан Шмелев подошел к штабс-капитану Ласточкину, шедшему впереди батальона, и, поздоровавшись с ним, пошел рядом, о чем-то разговаривая. Батальон, следуя за капитаном Шмелевым, свернул вправо, двигаясь вдоль дамбы. Пройдя таким образом с полверсты, капитан Шмелев приказал батальону остановиться, разрешил закурить, но строго запретил кому бы то ни было выходить вверх на дамбу, чтобы не обнаружить себя противнику. Сам же, забравшись немного вверх по дамбе, так что над нею возвышалась только его голова, принялся рассматривать в бинокль впереди лежащую местность. Солдаты и офицеры преспокойно себе курили, тихонько переговариваясь между собой, не подозревая, сколько ужасов и страданий притаилось и поджидало их за этой роковой дамбой. Наконец, капитан Шмелев слез со своего наблюдательного пункта и приказал батальону рассыпаться в цепь так, чтобы первая и вторая роты составили первую цепь, а третья и четвертая – вторую. Не понимая хорошенько намерений капитана Шмелева, но лишь смутно догадываясь о предстоящем бое, быстро, без всякой толкотни и суматохи рассыпались роты в цепь и остановились в ожидании дальнейших приказаний. Капитан Шмелев легко, как двадцатилетний юноша, взобрался на дамбу, снял шапку и, осенив себя широким крестом, громко, спокойно скомандовал:

– С богом, молодцы, вперед!..