По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

Я нетерпеливо потер рукой лоб, как бы отгоняя черные думы, но они все лезли в голову, лезли с разных сторон, как назойливые мухи, и не было никакой возможности отбиться от них. Родина… долг… жизнь… смерть… страдания… любимая семья… заветы Христа о любви к врагам, о любви к ближним… все мешалось в голове, все путалось, вызывая в душе хаос и смятение… Где-то глубоко, в недрах души, пробуждался протест против этой ужасной, бесчеловечной бойни. «Зачем это? Зачем? – спрашивал меня какой-то таинственный внутренний голос. – Взгляни и подумай, какие земные, человеческие соображения и цели могут искупить эти погибшие цветущие жизни?.. Ведь их не вернешь!..» – шептал мне тот же голос. И тотчас перед моими глазами встал вид застывших трупов убитых австрийцев и наших – русских, залитых лунным светом вблизи развалин Ленки-Седлецкой… Серые и голубые шинели убитых лежали вперемежку, некоторые трупы застыли в братских объятиях, покончив счеты с жизнью…

½лубившись в размышления, я и не заметил, как сладкая, тихая дремота, подкравшись ко мне, перенесла меня в свое волшебное царство. Но вдруг точно над самым своим ухом я услышал чей-то тревожный взволнованный голос: «Ваше благородие! А ваше благородие!!!» Я вскочил как ужаленный и, протирая глаза, будто желая сорвать железные цепи сковывавшего меня сна, взглянул в отверстие моей берлоги, через которое можно было увидеть лишь клочок мутного неба. Прапорщик Муратов тоже быстро приподнялся и, предчувствуя что-то неладное, торопливо начал поправлять пояс с револьвером. В отверстие окопчика я увидел знакомую рослую фигуру подпрапорщика Бовчука.

– Что случилось, Бовчук?

– Ваше благородие, кажется, австрийцы наступают… Сейчас прибежали из секретов люди, сказывают, ничего не видать, а только слышно, будто как топочут… Потом не стреляют и ракет не пущают, это у их самое первое…

Словам Бовчука можно было легко поверить, так как ничего удивительного не было в том, если бы австрийцы и на самом деле вздумали бы атаковать Ленку с целью вернуть ее обратно. Она, насколько я успел заметить, занимала очень выгодное для них положение, так как выходила прямо во фланг наших частей, защищавших переправы через Дунаец.

– Хорошо, Бовчук, будьте готовы. Николай Васильевич, вы возьмите первую полуроту, а вы, Бовчук, – вторую.

Оба поспешно направились по своим местам, а я до пояса высунулся из окопа и осмотрелся по сторонам. Чуть брезжило. Туманная предрассветная мгла еще покрывала спящую землю. Вокруг стояла напряженная тишина. Не слышно было ни одного выстрела ни с чьей стороны. Казалось, страшный дракон войны притаил свое раскаленное, смертоносное дыхание и смежил на мгновение свои безобразные тяжелые веки. Но вот внезапно тишину прорезали отчаянные неясные крики наших секретов, которые со всех ног пустились бежать обратно в окопы. Вскоре промелькнули их быстро бежавшие согнутые фигуры и скрылись в окопах, точно провалились сквозь землю. Вслед за этим послышалась отчетливая, громкая команда прапорщика Муратова: «Взво-од, пли!» Раздался дружный, выдержанный залп, за ним – другой, третий… Град пуль с шипением понесся навстречу наступавшему врагу Ничто так не действует деморализующе на противника, как несколько направленных на него, хорошо выдержанных залпов, особенно в ночное время. Они, эти залпы, свидетельствуют о присутствии духа, о порядке и твердости в рядах бойцов. Эти несколько залпов, данные прапорщиком Муратовым, послужили как бы сигналом для начала горячего боя. В бинокль я вперил свой взор в сторону врага. В легкой дымке пробуждающегося дня уже можно было различить быстро подвигавшиеся вперед цепи австрийцев. Не могу сказать, чтобы в тот момент я чувствовал бы себя спокойно. Руки у меня дрожали, точно я в первый раз попал в бой. Расшатанные и ослабевшие нервы снова болезненно напрягались, а запасы воли и энергии все более и более истощались. Но в решительную минуту, в минуту опасности у человека откуда ни возьмись является и сила, и энергия. Его дух в своем неудержимом порыве берет верх над слабым, истощенным телом и нередко выказывает чудеса стойкости и храбрости. Вероятно, нечто подобное испытывали и мы все, находившиеся в окопах у Ленки-Седлецкой, из которой австрийцы во что бы то ни стало хотели нас выбить. Усталость, бессонные ночи, борьба между жизнью и смертью, душевные муки – все было на время забыто; все точно воспрянули духом, горя, казалось, лишь одним желанием отстоять свои окопы, доставшиеся нам столь дорогой ценой. И бой загорелся по всей линии с необычайной силой. Трескотня четырех пулеметов поручика Тарасова, защищавших Ленку, покрыла собой частые ружейные выстрелы. Тотчас пришла на помощь и артиллерия. Звонко лопнули впереди несколько шрапнелей, и их огненные язычки на мгновение мелькнули в туманной дымке. За первой очередью последовала вторая, потом третья и вскоре нельзя уже было различить промежутков между отдельными очередями, так как в ответ раскатистыми громами загремели австрийские батареи.