По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

Певчие без винтовок вышли на середину, и вскоре раздались печальные напевы. Началась панихида. На душе стало тяжело, словно что-то сдавило грудь. У многих на глазах выступили слезы. Никогда еще так грустно и так трогательно ни звучали знакомые мотивы панихиды, и никогда еще не были полны такого глубокого смысла и значения слова молитвы об «упокоении рабов Божиих, православных воинов, на поле брани живот свой положивших…»Тихо и задушевно понеслись к небу, как священный фимиам, чудные звуки «Вечной памяти»… А там, на фронте, точно кощунствуя и насмехаясь, грозно вторили орудийные раскаты… И странно, и непонятно было слышать это непостижимое сочетание мощных звуков, выразителей ненависти и злобы, страдания и смерти, с этими чистыми и тихими звуками молитвы, звуками покоя, любви и примирения…

По окончании панихиды роты во взводной колонне прошли церемониальным маршем мимо командира полка и затем направились по своим квартирам, а офицеры были приглашены в здание местной школы.

Через несколько дней наступил сочельник. Приближение праздника Рождества Христова не внесло никаких перемен в нашу жизнь. Все было как и всегда. Время от времени доносилась орудийная канонада; изредка высоко в небе, шумя своим мотором, точно гигантский орел, пролетит австрийский аэроплан. В Повензове из стороны в сторону сновали солдаты. И только вечером в сочельник, когда мы с прапорщиком Муратовым сели за стол, чтобы отведать кутьи, вдруг душу овеяло нежное обаяние праздника, того самого праздника, в который небесное воинство в сиянии яркой звезды, явившейся волхвам, дало человечеству, погрязшему во зле и кровопролитиях, эти чудные слова: «Слава в вышних Богу и на земле мир»…

На мгновение мысли наши перенеслись из этой чуждой нам обстановки в родной уголок, где теперь, в этот святой вечер, тоже, вероятно, собрались за столом близкие и дорогие нашему сердцу люди. С тихой грустью они вспоминают о нас, смутно представляя себе, в каких условиях приходится нам встречать праздник, и я знаю, наверняка знаю, что в эту минуту по морщинистому лицу моей доброй старушки-матери скользнула непрошеная слеза…

На следующий день в 12 часов был отслужен молебен, а после молебна офицерам был предложен общий обед в офицерском собрании, солдатам же выдали улучшенные порции и каждому по восьмушке махорки.

Быстро пролетела неделя отдыха, и настал день выступления на позицию. Около четырех часов дня полк собрался на окраине Повензова и затем походной колонной двинулся вперед по направлению к позициям с таким расчетом, чтобы с наступлением сумерек сменить 19-й Костромской полк. Судя по веселым выражениям солдатских лиц, по их доброму виду, можно было сказать, что даже такой короткий отдых, какой был нам дан, оказал на всех благотворное действие. Дорога была уже знакома. Пройдя версты три по грязной грунтовой дороге, мы достигли шоссе. Потом миновали имение Юрково, и когда первые сумерки начали окутывать землю, мы уже были на переправе через Дунаец. По мере того как мы приближались к позиции, настроение у всех начало заметно изменяться. Затихли разговоры, точно каждый ушел сам в себя.

Окрики взводных командиров стали раздражительнее и строже. Люди инстинктивно теснее жались друг к другу и были как будто совсем другие, не похожие на тех жизнерадостных, веселых людей, какими они были еще с полчаса тому назад. Точно что-то тяжелое, гнетущее вдруг повисло над их головами. Я сам на себе чувствовал, что едва мы перешли через мост и очутились на левом берегу Дунайца, как нервы мои натянулись и душу мою охватило хорошо знакомое уже мне, несколько приподнятое и напряженное состояние, вызываемое опасностями боевой обстановки. Человек, наблюдавший за ходом военных событий, находясь в ближайшем тылу, не может себе представить подобного душевного состояния. Впоследствии я заметил, что оно всегда является у вас тогда, когда вы попадаете в сферу ружейного огня.

Мы уже находились в этой сфере, так как пули изредка взвизгивали над нами, заставляя сильнее биться наши сердца.

Звучно и, казалось, совсем близко щелкали австрийские ружейные выстрелы. Потянуло дымком и, как мне показалось, отвратительным трупным запахом.

Не доходя до дамбы, наш батальон свернул не вправо, а влево. Высланные заблаговременно разведчики поджидали уже нас на этом месте, и в сопровождении них роты начали расходиться по своим участкам.

Перейдя дамбу, я со своей ротой пошел по открытому, ровному месту, держа направление прямо к окопам. Вследствие темноты австрийцы не могли обнаружить нашего движения, иначе они не пропустили бы удобного случая и наверняка открыли бы сильный огонь. Однако шальные пули цокали и взвизгивали около нас, так и норовя кого-нибудь зацепить. Вдруг раздался чей-то громкий крик:

– О-ё-ёй, братцы!

Сердце мое сжалось. Вскоре после того ко мне подбежал подпрапорщик Бовчук и доложил:

– Ваше благородие, в четвертом взводе раненый!

«Первая жертва… Не успели еще стать на позицию», – хмурясь подумал я.

– Фельдшер делает перевязку?

– Так точно.

– Потом с санитарами отправьте на перевязочный пункт.