Но вот, наконец, и дамба. Слаба богу! Теперь уже осталось позади это страшное зловонное место, подобное аду с его трупами, развалинами, сырыми окопами, со вшами, громом и визгом шрапнелей и пуль, стонами раненых, то место, где даже самый воздух был пропитан ядовитым дыханием смерти и где запуганная человеческая душа взывала к небесам, к правде, спасению и милосердию…
Вскарабкавшись по крутому и скользкому скату дамбы, я быстро перешел через нее и спустился вниз. Около дамбы нестройными группами уже стояли части нашего батальона. В сумраке вспыхивали цигарки, освещая на мгновение чье-нибудь исхудалое, заросшее бородой солдатское лицо. В воздухе чувствовался запах махорки, этой неизменной спутницы русского простолюдина. Слышались сдержанный говор и хриплое покашливание. Взводные командиры наскоро приводили свои взводы в порядок. Наконец, раздался знакомый громкий голос капитана Шмелева: «Батальон, вперед!» – и колонна двинулась вдоль дамбы. Мы с прапорщиком Муратовым шли рядом впереди своей роты, которая двигалась в хвосте колонны. Дорога была грязная.
Вскоре она круто повернула влево и пошла через мост. Изредка где-то высоко в воздухе жалобно просвистит одинокая пуля, как бы напоминая нам, что мы еще не вышли из сферы ружейного огня. Раздавшийся вдруг отчетливый шум ног оповестил нас, что голова колонны уже вступила на мост. Где-то внизу зашумели быстрые, покрытые сумраком воды Дунайца. Когда мы перешли Дунаец и очутились на правом его берегу, на душе стало еще легче и спокойнее, так как между нами и противником лежала такая большая преграда, как река. Теперь мы были в полной безопасности, если не считать возможности артиллерийского обстрела. И, конечно, если бы только австрийцы знали о нашей смене, то они так легко не пропустили бы нас через мост, который они днем держали под непрерывным артиллерийским огнем, на что указывало множество воронок от снарядов вблизи моста.