По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

Клопов выскочил из своей ямки и с улыбкой подал требуемое. Погода немного прояснилась, и между домами Радлова можно было видеть мелькавшие изредка пятнышки шнырявших австрийцев. Прапорщик Муратов высмотрел одно такое пятнышко, которое почему-то долго не скрывалось, и сделал по нему выстрел. Пятнышко, конечно, тотчас исчезло. Тоже случилось с другим и с третьим пятнышком… Прапорщик Муратов слыл в полку за хорошего стрелка, и потому неудивительно, если одна из его метких пуль зацепила какого-нибудь зазевавшегося австрийца. Австрийцам, видимо, это надоело, они начали отвечать из ружей и вскоре, высмотрев, вероятно, откуда раздавались беспокоившие их меткие выстрелы, пустили в дело пулемет. Пули с визгом засыпали наш окопчик, едва не задев прапорщика Муратова. Но тот, как ни в чем не бывало, лег на свое место, проговорив:

– Ну, теперь баста! Пошутили и довольно.

День, в который должна была произойти смена, казался нам особенно длинным и скучным. Все наши помыслы были по ту сторону Дунайца, где нас ожидали желанный покой и отдых.

Наконец, наступил вечер. Все было как и всегда. Взовьется яркая австрийская ракета, хлопнет одиночный выстрел, и вслед за ним в тишине просвистит пуля… Но на душе у нас было какое-то особое, праздничное настроение.

Уже с первыми сумерками к нам явились разведчики 19-го Костромского полка и донесли нам, что за дамбой уже стоят костромичи, готовые нас сменить. Вскоре позади нас послышался неясный шум как бы от множества ступающих ног. И точно, это шли костромичи. Вызвав подпрапорщика Бовчука, я указал ему, где нужно было собраться, и затем, зажегши свечу, принялся ждать смены. Сердце мое радостно билось. Уже слышались покашливание и сдержанный говор подошедшей цепи костромичей. Сквозь сумрак можно было различить их темные фигуры. Костромичей переняли взводные командиры моей роты для того, чтобы развести их по своим участкам.

– А где же ваш ротный помещается? – вдруг услышал я чей-то хорошо знакомый мне голос.

– Здесь, ваше благородие, пожалуйста! – проговорил Клопов.

Офицер спрыгнул в наш окоп и нагнулся. Пламя свечи озарило его лицо.

– Леня! Какими судьбами?.. – невольно вскрикнул я.

– Кого я вижу! Вот не ожидал тебя здесь встретить! Ну здравствуй! – с удивлением, но в то же время с радостью проговорил молодой офицер.

Мы горячо поцеловались. Это был мой почти единственный товарищ по училищу которого я очень любил и уважал. Фамилия его была Степняков. Цветущее, симпатичное лицо его было подернуто теперь бледным оттенком, а серые умные глаза смотрели как-то устало и слишком спокойно. Видно было, что жестокая и затяжная война наложила и на него свою неизгладимую печать.

– Боже мой, как ты изменился! – вдруг воскликнул мой товарищ, пристально вглядываясь в мое лицо. – Тебя и половины не осталось. Неужели так рана повлияла?

– Отчасти рана, кроме того, тяжелые бои…

Поболтав еще несколько минут, мы дружески расстались. Выпрыгнув из своего окопа, очень походившего на свежевырытую могилу, я подобно вырвавшемуся на свободу из клетки льву чуть не бегом пустился напрямик к дамбе, к той самой дамбе, от которой мы начали свое неожиданное наступление на Ленку-Седлецкую. По пути часто попадались воронки от снарядов, зиявшие как мрачные кратеры потухших вулканов. Время от времени вспыхивали яркие австрийское ракеты и минуты на две далеко освещали местность вокруг. Из-за Дунайца медленно, точно гигантский щупалец, скользил луч нашего прожектора. «Та-кум… та-та-ку-кум… та-кум…» – в таком роде хлопали ружейные выстрелы. Посвистывали и цокали пули, и иногда так близко от меня, что я невольно ежился. «Тьфу ты, проклятые, еще не дадут отсюда выйти…» – думалось мне. Нужно сказать, что теперь, когда передо мной открывалась сладкая перспектива отдыха, эти предательски взвизгивавшие пули особенно сильно били меня по нервам. Перенести такие тяжелые бои, просидеть столько времени в окопах и вдруг быть убитым какой-нибудь шальной пулей в нескольких шагах перед дамбой, за которой опасности почти уже не было, это мне казалось непостижимым, но в то же время равнодушно хлопавшие выстрелы и с визгом рикошетировавшие пули ясно говорили мне, что такой случай легко возможен, если только это будет угодно Богу. «Впрочем, всяко бывает», – успокоительно подумал я, и при этом мне невольно пришел на память подобного рода случай с одним молодым легкораненым офицером, отправлявшимся с фронта на побывку домой. Нетрудно представить себе его радужное настроение, вызванное возможностью скорой встречи с близкими и дорогими ему лицами. Но вот, поди ж ты, судьба человека! Офицер ехал по шоссе в 20 верстах от фронта, направляясь к ближайшей станции железной дороги. Вдруг откуда ни возьмись летит германский аэроплан. Случайно или нарочно, это уже я сказать не сумею, аэроплан сбросил бомбу, которая разорвалась около самой повозки, на которой сидел офицер. Лошадь и офицер были наповал убиты, а кучер-солдат получил тяжелые поражения…