По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

Дни тянулись убийственно медленно. Пасмурная, дождливая погода вызывала еще большую хандру. Маленький окопчик наш, в котором мы с прапорщиком Муратовым ютились, до смерти нам надоел. К тому же сырость все больше и больше давала нам себя чувствовать. Ведь что такое был, в сущности, наш окопчик? Самая обыкновенная узкая и неглубокая ямка, чуть прикрытая сверху досками с тонким слоем земли. Стены ее стали влажными от сырости, и сквозь щели между досками просачивались капельки воды. Неприятная дрожь, что-то вроде озноба, пробегала временами по телу. Мы с прапорщиком Муратовым плотнее укутывались в свои шинели и крепче прижимались друг к другу, стараясь согреться, однако это мало помогало; сырость пронизывала до костей. Единственное, что могло бы нас согреть, это движение, но, как я уже говорил выше, этого удовольствия мы были лишены, так как нам приходилось весь день лежать в своей норе, чтобы не подставлять себя под австрийский пулемет. Мудрено ли после этого, что обитатели жилищ, подобных нашему окопу, после месячного лежания там получали злостный суставный ревматизм? Да и мало найдется из активных участников великой войны таких, у кого бы его не было.

Окружающая обстановка тоже сильно начинала действовать на нервы своим однообразным, гнетущим видом. Жалкие развалины Ленки-Седлецкой с кое-где уцелевшими отдельными постройками, печально стояли поодаль, примыкая к левому флангу моей роты. Левее Ленки сквозь туманную завесу пасмурного дня выступало густо застроенное и засаженное оголенными теперь деревьями местечко Радлов. А еще левее где-то далеко-далеко, теряясь в туманном пространстве, высились предгорья Карпат. Прямо против нас, упираясь в Радлов, пролегала дамба, на которой австрийцы и укрепились. День и ночь раздавались с обеих сторон отдельные ружейные выстрелы, постоянно напоминавшие вам, что вы находитесь на передовой линии. Иногда шальная пуля, как непрошеная гостья, звякнет низко над самым нашим окопом, и тогда невольно подумаешь: «Вот, поди ж ты, шельма, если бы стоял, как раз угодила бы в живот или в грудь…»

Но ни выстрелы, ни пули, ни гнетущая обстановка, ничто так не действовало на воображение, как запах разлагающихся трупов. Все тела убитых, валявшиеся в самой Ленке-Седлецкой и вблизи ее, были убраны и там же закопаны. Маленькие свеженасыпанные могилки с кое-как сколоченными крестиками свидетельствовали об этом. Но трупы австрийцев, находившиеся в так называемой нейтральной зоне, то есть между нашими и неприятельскими окопами, не представлялось никакой возможности убрать, и потому воздух был отравлен отвратительным зловонием, от которого никуда нельзя было скрыться. Присутствие этого тошнотворного смрада делало наше пребывание в окопе еще более тягостным и невыносимым, так как помимо отвращения этот трупный запах заставлял содрогаться нашу живую человеческую природу, постоянно напоминая нам о витающем вокруг нас кровавом призраке смерти, готовой и каждого из нас ежеминутно превратить в обезображенные трупы, которые также будут распространять вокруг себя отвратительное зловоние… В довершение всех этих прелестей окопной жизни вследствие того, что в продолжение нескольких недель нельзя было не только переменить белье, но даже снять верхнюю одежду, благодаря этому страшно начало чесаться тело и завелись вши, о которых до этого времени я не имел как следует и представления. С непривычки, ничуть не стесняясь присутствия прапорщика Муратова, я начал неистово чесаться, раздирая себе кожу до крови. Но мерзкие насекомые размножались на мне с неимоверной быстротой, и вскоре с отчаянием я понял всю бесполезность борьбы с этим бесчисленным, назойливым войском, безнаказанно ползавшим по моему телу При наших исключительных условиях боевой жизни только крепкий, непробудный сон мог на время, да и то косвенным образом, избавить нас от неприятного действия вшей. Эта новая неприятность, являющаяся всегда следствием продолжительного сидения в окопах, еще более подтачивала и без того уже ослабевший в борьбе с лишениями и опасностями организм. Тот, кому приходилось бывать в положении заеденного вшами человека, тот знает, как оно ужасно и как болезненно отражается на всей нервной системе человека и даже на психике.