По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

Под влиянием такой удручающей обстановки и невыносимых условий окопной жизни в душу начали заползать и действовать на нее разлагающим образом самые дерзкие и неожиданные повороты мыслей. Уже начали блекнуть первые цветы юношеского пыла и патриотизма, которыми был усыпан вначале войны победоносный путь наших армий. Все бледнее и туманнее становился так еще недавно сиявший ярким светом образ Родины, все дальше и дальше он ускользал от нас, как бы с укором взирая на своих измученных сынов… Суровая, беспощадная действительность заставляла страдать нашу слабую человеческую природу и тем самым мало-помалу начала заглушать высокие порывы духа. Где-то далеко в душе, под спудом, не смея пока еще вырваться на поверхность, глухо клокотали какие-то неведанные, таинственные силы… В них чудились мне то вопль осиротелых жен, то слезы несчастных матерей убитых воинов, то хриплые проклятья умирающего героя…

Я старался проанализировать эти новые для меня чувства, наводнявшие мою душу, и все яснее я начал сознавать, что начавшееся в моей душе брожение есть не что иное, как протест, живой, острый протест против войны, против этой неслыханной человеческой бойни, равной которой еще не знал мир. Мой маленький, ограниченный ум отказывался понимать действительность. Можно ли было согласовать столь ценные культурные достижения европейских народов и их высокие христианские воззрения с этим страшным кровопролитием. И где оправдание этим бесчисленным невинным жертвам войны? Но ответа, конечно, я не находил. Да и вряд ли нашелся бы человек, который мог бы дать исчерпывающий ответ на такие вопросы.

Длинные тоскливые дни, проведенные в бездействии в окопах под Ленкой-Седлецкой, конечно, весьма способствовали зарождению и распространению в моем уме, склонном к анализу и размышлению, подобного рода мыслей. Но, раз ворвавшись в душу, эти протестующие чувства уже не убегали прочь, завеса спала с глаз… Но надо было смотреть на действительность и принимать ее такой, как она есть.

Я нарочно несколько подробнее остановился на своих переживаниях в окопах под Ленкой-Седлецкой, чтобы тебе, дорогой мой читатель, стал понятен тот огромный душевный сдвиг русского солдата впоследствии, в первые дни революции, когда он, измученный и утративший веру в победу, крикнул на весь мир: «Долой войну!»

Та маленькая революция духа, которую я наблюдал в себе уже к концу 1914 года, нашла свое конкретное выражение в период событий на фронте в 1917–1918 годах с той только разницей, что, несмотря на все свои внутренние протесты, я всегда был противником этого соблазнительного малодушного лозунга «Долой войну!» в самый ее разгар и был горячим сторонником ее продолжения до победного конца, хотя бы во имя тех миллионов наших братьев, которые положили живот свой на поле брани за правое дело… Эти жертвы не должны были пропасть даром. Но Бог судил иначе.

К концу третьей недели нашего сидения под Ленкой-Седлецкой вдруг распространились слухи, что скоро нашему полку будет смена. Конечно, эти слухи прибыли к нам вместе с ротной кухней и с денщиками, и еще они ничем не подтверждались, но все же они приятно ласкали воображение и влили струю бодрости и надежды в наши измученные души. Ах, так хотелось отдохнуть в спокойной обстановке тыла и хоть на время избавиться от этой сырой ямы, от взвизгивающих пуль и от этого отвратительного зловония разлагающихся трупов. Потребность в самых элементарных человеческий удобствах, о которых здесь странно даже как-то и упоминать, настолько они обыденны: например, лечь в кровать, раздеться, переменить белье, сходить в баню, посидеть за столом и т. п., потребность во всем этом, говорю я, была так велика, что это превращалось в культ какого-то особого неземного счастья. Впрочем, такова уже природа человека – замечать бесчисленные блага нашей жизни только тогда, когда мы их вдруг почему-нибудь лишаемся.

Слухи о смене нашего полка вскоре оправдались. Через несколько дней рано утром я получил от капитана Шмелева письменное приказание такого содержания:

«Сегодня с наступлением темноты нас сменит 19-й Костромской полк. Сборный пункт за дамбой около сгоревшего сарая. Смену произвести с соблюдением полной тишины.

Капитан 1-го б-на кап. Шмелев»

– Николай Васильевич, читайте! – с торжествующим видом произнес я, подавая прапорщику Муратову записку.

На его усталом, хотя все еще довольно свежем лице появилась радостная улыбка, когда он прочитал приказание капитана Шмелева.

– Наконец-то дождались! А то прямо тут с ума сойдешь в этой яме! По-моему, в тысячу раз лучше бой, там по крайней мере жизнь, движение и себя-то хорошенько не помнишь, жив ты еще или нет. А тут сиди, кисни в этих дурацких окопах на съедение вшам!.. Ну-ка, на радостях устрою австрийцам маленький салют! Клопов! Подай-ка мне винтовку и две обоймы! – крикнул прапорщик Муратов, немного высовываясь из окопа.