По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

Молодой чех, решившийся на этот геройский поступок, сам отлично это сознавал. С трудом сдерживаемое волнение отражалось на его красном, вспотевшем лице. На поясе у него висела бутылка шампанского и пачка с шоколадом, а за пазухой хранилось письмо генерала Ткачевского. Чех на ломаном русском языке объяснил нам значение опускания рук и затем, как бы прощаясь, отдал нам честь и, бойко вскочив на бруствер, с поднятыми кверху руками пошел прямо по направлению к немецким окопам. Мы все искренно напутствовали его пожеланиями счастья и успеха. Когда он вышел за наши проволочные заграждения, мы все так и замерли, впившись глазами в фигуру удалявшегося храброго чеха.

Немцы тотчас его заметили. В первую минуту они, не поняв его намерений, были в недоумении. Мы боялись, как бы они не открыли открыли по нему огонь. Но вместо этого немцы начали ему махать шапками. Я все время в бинокль наблюдал за этой интересной сценой. Ясно видно было даже простым глазом, как чех был остановлен, не доходя до немецких проволочных заграждений. Обе руки он продолжал держать поднятыми вверх. Когда к нему из неприятельских окопов быстро приблизилась человеческая фигура, чех опустил сразу обе руки, что означало, что позицию занимают немцы. Далее немец, вышедший навстречу чеху, завязал ему глаза и повел за руку через проволочные заграждения в свои окопы, где уже мы потеряли его из вида, так как его со всех сторон обступила толпа немцев.

Этот незначительный случай послужил основанием для более решительных выступлений братавшихся сторон.

Наши и немцы энергичнее махали шапками и платками. Отдельные смельчаки как у них, так и у нас выходили даже за проволоку. Постепенно число их начало быстро расти, и вскоре образовались целые толпы. Нужно заметить при этом, что ни у немцев, ни у наших не было оружия. Такая картина наблюдалась по всей боевой линии нашего полка. Расстояние между двумя группами быстро сокращалось, и обе стороны, наконец, сошлись на нейтральной зоне. Прапорщик Муратов не утерпел и пошел брататься, конечно, из любопытства.

Я испытывал странное ощущение. Я просто не верил своим глазам и не знал, как реагировать на это необыкновенное в то время событие.

Я был к нему совершенно не подготовлен; это пугало сложившееся у меня представление об идеологии войны. Это взбудораживало мое воображение и открывало какой-то новый, чуждый еще моей душе и непонятный мир… Развернувшееся передо мною стихийное явление словно приоткрыло таинственную завесу. Я понял вдруг из книги самой совершающейся на моих глазах действительности, что воюют не массы, а верхи, не народы, а их правительства. Но это уже была область, подобная бездонной пропасти, куда страшно даже было заглянуть. Да и времени не было философствовать теперь, когда решалась участь не только России, но даже всего мира, над которым вот уже несколько десятков лет как дамоклов меч висел германский милитаризм. Плохая философия под огнем пушек и пулеметов!..

Во мне боролись чувства. С одной стороны, страшно хотелось взглянуть поближе на немцев, а с другой – меня что-то удерживало. И в самом деле, как можно было с легким сердцем идти брататься к тем, кто завтра же, быть может, перекосит нас пулеметами или передушит газами и кто, по существовавшему тогда мнению, являлся виновником всех этих ужасов войны? Между тем время шло и к нейтральной линии подходили все новые толпы наших и немцев. Пользуясь затишьем, немцы зарыли тела нескольких наших разведчиков, убитых недавно под проволочными заграждениями.

Братание приняло стихийный характер. Наконец, наше и германское командование спохватилось. Создалось какое-то неловкое и в то же время опасное положение. Задудел телефон из штаба дивизии. Генерал Ткачевский, сам же подливший масла в огонь своим письмом к начальнику германской дивизии, теперь рвал и метал и кричал в телефон в штаб нашего полка:

– Что это за безобразие у вас творится?! Прикажите немедленно всем вернуться в свои окопы, иначе будет открыт артиллерийский огонь по тем, кто не вернется!

Со стороны германского командования тоже, вероятно, были приняты срочные меры к прекращению братания, так как вдруг угрожающе затрещал германский пулемет, стрелявший, однако, вверх. На нейтральной линии толпы людей зашевелились, как потревоженные муравьи. Атмосфера стала напряженнее. Но еще большее движение произошло, когда наша артиллерия дала несколько выстрелов вверх и белые облачка шрапнелей высоко пыхнули в лазури небес. Немцы и наши врассыпную, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее начали двигаться к своим окопам, и вскоре все пространство между окопами снова опустело и приняло вид мертвого поля. Я тоже вернулся в свой погреб и прилег на нары, покрытые соломой. Пришел и прапорщик Муратов.

– А вот и вы, Николай Васильевич, из гостей! Ну, расскажите, что там интересного было.