По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

– Чудное дело, ей-богу, эта война… – начал прапорщик Муратов, садясь на скамейку около стола и закуривая папиросу. – Вчера еще носа не смей показать из окопов, того и гляди подстрелят проклятые немцы, а сегодня встречаешься с ними, угощаешь папиросами и разговариваешь как с милыми, хорошими знакомыми…

Хотя, правду сказать, здорово крутил, когда шел к ним, что-то так и сосало под сердцем, просто даже не могу себе отдать отчета в этом чувстве, но любопытство все-таки взяло верх.

– Да, я тоже едва удержался от соблазна, но если бы и пошел тоже, я думаю, не согрешил бы. Расскажите, однако, по порядку.

– Я пошел к немцам по шоссе. Ощущение было страшное. Так и казалось, что вот-вот свистнет пуля или срежет пулемет. Даже жуть брала… Вы понимаете, Владимир Степанович, ведь это идти не на свидание с любимой женщиной, а на свидание с нашими вчерашними страшными врагами, с немцами. Ведь от них, вы знаете, можно ожидать всяких подлостей, заманят в ловушку, а потом и пересекут всех пулеметами. Впрочем, ведь я не один был. Опережая один другого, наши молодцы стремились поскорее добраться до нейтральной линии, где уже образовалась тесная куча, людей, в которой перемешались русские и германские солдаты. Лица у всех были улыбающиеся, довольные. Объяснялись жестами и мимикой, и это выходило весело и забавно. Наши солдаты угощали немцев хлебом и сахаром, а те, в свою очередь, предлагали нашим табак, давали отведать из фляжки своей водки, уговаривали друг друга перейти на свою сторону. Немцы были низкорослые, но коренастые, краснорожие; вероятно, это были баварцы. Некоторые между ними смотрели волками, чего я не мог заметить среди добродушных лиц наших солдат. Несколько поодаль от общей массы стояла небольшая куча, германских и наших офицеров. В числе последних были прапорщик Ковальский и прапорщик Древесников. Я подошел. Прапорщик Ковальский, свободно владевший немецким языком, представил меня немцам. Те, взяв под козырек, вежливо раскланялись со мной. Я ответил поклоном. Один из них, молодой лейтенант в больших очках в черной оправе, предложил мне сигару. Я люблю курить сигары, и потому с удовольствием принял предложение. Заговорили о том, о сем, но политики из вежливости не касались, точно это было не наше дело. Немцы похвалили нашу артиллерию, припомнив, вероятно, наш ураганный огонь во время приезда генерала По. Мы отдали должное их стойкости и мужеству. Они расхвалили наш огненный крест, который мы вчера, в ночь перед Пасхой поставили наверху окопа. По их словам, крест точно горел в ночной темноте и был отчетливо виден. Я не удержался и упрекнул их за то, что они открыли артиллерийский огонь по кресту. Немцы извинились и сказали, что они здесь ни при чем. Огонь был открыт по приказанию командира оставшейся при их дивизии австрийской батареи, а командир этот был еврей. Этим они объяснили неприятное недоразумение. Они, напротив, желали бы, чтобы не производилось ни с чьей стороны стрельбы не только в первый день Пасхи, но также и во второй. Мы, разумеется, согласились. Спросили их об участи чеха, отправившегося к ним с письмом. Они сказали, что его с завязанными глазами отправили в штаб дивизии и что его дальнейшая участь им неизвестна.

У одного из разговаривавших с нами германских офицеров был с собой аппарат. Мы разместились для съемки так: в центре мы, трое русских офицеров, а сзади и по бокам германские офицеры.

Едва только щелкнул аппарат, как затрещал германский пулемет. Я, прапорщик Ковальский и прапорщик Древесников с беспокойством переглянулись, но немецкие офицеры с любезными улыбками успокоили нас, сказав, что пулемет стреляет вверх, что это просто их зовут… В это время ударила наша артиллерия, предупреждая наших. Торопливо распрощались, пожав друг другу руки. Все стали расходиться по своим окопам.

– М-да, интересная история… А не заметили, Николай Васильевич, какой у них полк на погонах?

– Семнадцатый.

– Вот совпадение! Номер нашего полка. Я думаю, – сказал я, помолчав немного, – немцы во время этого братания кое-что все-таки выведали от наших. Ведь наши растяпы все разболтают… Кстати, одного нашего михрюдку[35], говорят, во второй батальон немцы увели.

– Ну что вы! Силой?

– Нет, вероятно, уговорили.

– Ах, подлецы…

– Да уж, немцы всякое положение сумеют использовать.

Так прошел первый день Пасхи. На второй день немцы и наши вылезли на окопы и махали друг другу шапками, однако никто теперь не осмеливался перейти проволочные заграждения. Стрельбы не было, и мы все могли наслаждаться тишиной и спокойствием в продолжение всего дня. Под вечер того же дня немцы на участке против роты прапорщика Ковальского выпустили известного уже читателю храброго чеха. Говорят, начальник германской дивизии благодарил в письме за поздравление, посылал бутылку вина и коробку сигар. Между прочим, также заметил, что посланца следовало расстрелять как шпиона, но что он не сделал этого ради праздника Пасхи.