По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

От наблюдательного пункта я пошел вдоль позиции. Солдаты большей частью без поясов и без шапок, с расстегнутыми воротами гимнастерок кое-как коротали время. Некоторые, вероятно, придя из секретов, так крепко спали, что и во время обстрела должно быть не просыпались. Другие что-то чинили, иные пили жиденький чай, расположившись на корточках около почерневшего от дыма котелка. Но много было и таких, которые со скучающим видом слонялись туда и сюда, не зная, куда приткнуться и за что взяться. При моем появлении все неспавшие бросали свои маленькие делишки и, вскочив, вытягивались в струнку. Вид наших наскоро сделанных окопов без всяких укрытий и убежищ от артиллерии произвел на меня удручающее впечатление. По-видимому, наше высшее командование еще и до сих пор не научилось ценить жизнь русского солдата. И в самом деле, эта горсточка людей, героев-солдат была брошена сюда только на растерзание. По только что пережитому обстрелу, где бросало снаряды только одно орудие, можно было уже представить себе картину, что было бы, если бы по участку моей роты начали бы сразу и с фронта, и с фланга бить несколько батарей. Куда было бы укрыться моим солдатам от этого страшного артиллерийского огня для того, чтобы потом дать отпор наступающей неприятельской пехоте? Это было возможно сделать только в убежищах. Но никаких убежищ нигде я не видел, а вместо них были какие-то навесики, которые были скорее устроены от дождя, но никак не от снарядов и даже не от осколков… Следовательно, в какие-нибудь полчаса такого ураганного артиллерийского обстрела опушка нашего леса была бы сметена, и под скошенными огнем и разбитыми в щепы гигантскими соснами оказались бы уничтоженными и похороненными доблестные защитники. И, конечно, без боя наша позиция была бы отдана врагу… Ну, не обидно ли?..

Благодаря такому легкомысленному взгляду, что «чего-чего, а солдат-то в России хватит», наше высшее командование с первых же дней войны совершенно не щадило солдат и офицеров, бросая в бой тысячи человеческих жизней, не только когда это было нужно, но и когда совершенно не нужно. В результате оказались колоссальные потери, благодаря которым многомиллионная Россия к концу первого года войны почувствовала недостаток не только в снарядах, но и в живой силе. Старший унтер-офицер Городенко, завидя меня издали, поправив на ходу свои лихие усы, подошел ко мне, взяв под козырек.

– Ну что, Городенко, нет потерь от обстрела?

– Никак нет, ваше благородие, все благополучно. Вот тут только сосну сшибло…

В нескольких саженях от того места, где мы стояли, действительно лежала на земле, точно скошенная, сбитая снарядами огромная сосна с расщепленным посредине стволом. Осколки исковыряли соседние сосны. «Ну и сила! Эдакую сосну, как спичку, переломало», – подумал я.

Вернувшись в свой шалаш, я уже застал там прапорщика Муратова, который сидел у стола и писал письмо. Лицо его было бледно и являло признаки только что пережитого волнения.

– Что с вами, дорогой Николай Васильевич? На вас лица нет.

– Проклятые немцы чуть на тот свет не отправили…

– Как так?

– Видели ту сосну, которую сняло снарядом?

– Видел.

– Ну вот я был рядом… Слышу снаряд летит прямо на меня… Я упал на землю… Трах!.. Разрыв, и сосна, как буря, ломая ветки и свистя, грохнулась в нескольких шагах от меня… Я уже и не знаю, как жив остался, ведь так близко разорвался снаряд… Только в ушах еще звенит, и голова что-то побаливает…

– Да и со мной был случай…

И я рассказал о неразорвавшемся снаряде, упавшем у нашего шалашика.

Вскоре пришла кухня. Солдаты точно ожили, с шуточками и прибауточками обступили они ее, гремя котелками. В воздухе запахло душистым солдатским супом, крепко заправленным перцем и лавровым листом. Я вышел из шалаша и присел на рядом стоявший пень. В этот момент ко мне подошел наш ротный артельщик унтер-офицер Грищенко – высокий малоросс с черными небольшими усиками. Два пальца на левой руке у него были отбиты в боях на Сане. Грищенко подал мне небольшую посылочку и письмо. Сердце мое дрогнуло. Письмо было из дому. Я хотел тотчас прочесть письмо, но потом передумал и положил его в карман.

– Ну что, братец, у вас там слышно? – обратился я к Грищенко.

– Нима ничого доброго, ваше благородие, – со вздохом ответил тот, и лицо его приняло грустное выражение.

– Гэрманэц все наступае и наступае… Уже сказывають к Перемышалю пидходэ… У наших нэма снарядов, нэма чим его бить… Ажно досадно, ваше благородие… Як так оно зробылось…

– Ну, а здесь еще долго простоим? Или, может, дальше отступать будем?

– Про то добрэ нэ слыхав, кажуть, що дальше нэ пидэм, а там уж Бог знае…

– Спасибо, что принес письмо и посылку. Теперь можешь идти.