По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

На рассвете 25 мая левее нас разом загрохотали десятки орудий. Лес застонал от этого неумолчного грома. В первый момент мне показалось, что это немцы подготовляют наступление. Мы с прапорщиком Муратовым выскочили из своего шалаша и, взволнованные, бросились на передовую линию. Солдаты тоже засуетились и с тревожными заспанными лицами бросились к ружьям и заняли свои места у бойниц. Но в стороне германцев все было по-прежнему спокойно, незаметно было ни малейшего шевеления. Так в напряженной тишине прошло несколько минут. Вдруг впереди, с того берега болота грозно загремел орудийный залп: «Бррр-румм-бу-бумм! Вжж-у-у… Бах-ба-ба-бах!» Снаряды с грохотом разрывались позади нас, где-то в лесной чаще. Снова залп. «Вжж-и-и-у-у-у…» – со страшной силой на мгновение свистнули снаряды. Теперь, казалось, они угодят в самые наши окопы. «Ба-ба-бах-бах!..» Снаряды разорвались между нашими окопами и проволочным заграждением, завизжали осколки, посыпались комья земли… Я видел, как изменились в лице некоторые солдаты, как изобразился ужас в их глазах, некоторые торопливо крестились, вплотную прижавшись к стенке окопа и тупо глядя по сторонам.

Вскоре открыла огонь хорошо знакомая нам фланговая германская мортирная батарея. Гранаты с треском и грохотом ломали деревья, взрывали столбами землю у самых наших окопов… Вверху звонко лопали шрапнели… Воздух сотрясался от орудийных раскатов и от ураганного огня артиллерии слева. Ничего нельзя было расслышать в двух шагах. Было уже несколько раненных осколками. Наш ротный фельдшер Новиков самоотверженно работал под огнем, делая им перевязки.

Вдруг левее нас на участке соседней с нами роты затрещали пулеметы, и германцы открыли частый ружейный огонь. Ввиду близости германских окопов ружейная трескотня звонко раздавалась в лесу и создавала впечатление, что немцы стреляют исключительно разрывными пулями: «Так-та-тах-тррр-ах-так-та-та-тах». «Ту-ту-ту-ту-ту-ту!!! – выстукивал пулемет, ему наперебой трещал другой, и все это покрывалось громом артиллерии. Наша легкая батарея отвечала редкими выстрелами. Среди этой ужасающей разрушительной силы артиллерийского огня со всем его громом, треском, шумом и воем мы все чувствовали себя такими ничтожными, беззащитными. Я силился сообразить, что все это значит, но в этом аду трудно было что-нибудь понять. Но вот пригнувшись с взволнованным лицом подбегает ко мне какой-то солдатик и кричит мне:

– Ваше благородие! К телефону!

В шуме канонады и грохота разрывов я едва мог расслышать, что он сказал. Телефон находился в нескольких десятках шагов тут же в окопах. Расстояние было хотя и небольшое, но под таким огнем прямо жутко было двинуться с места. Однако делать было нечего. Мне сообщилось волнение, охватившее всех нас, душу помимо моей воли охватывала паника, и мне приходилось напрячь все свои нравственные силы, чтобы по крайней мере хоть наружно ничем не выдать своего волнения…

То останавливаясь, то припадая к стенке окопа в тех случаях, когда снаряды рвались близко, то быстро опять устремляясь дальше, я кое-как добрался до телефона.

Сердце мое стучало молотком. Телефонист с бледным вытянувшимся лицом, стоя на коленях, держал трубку обеими руками, не отрывая ее от уха. Чуть повернув голову в мою сторону, телефонист снова принял прежнее сосредоточенно-серьезное выражение и принялся кричать в трубку.

– Первый батальон! Первый батальон! Слушаешь?

Телефонист несколько раз отрывисто нажал клапан трубки. «Ту-ту-ту-тууу…» – слабо, как далекий рожок стрелочника, отзывался телефон.

– Первый батальон!.. Слушаешь?.. Я передаю трубку ротному командиру!

Я принял трубку. Сквозь гул орудий я едва мог разобрать отдельные слова капитана Шаверова.

– Прика… Вы слушаете?.. Немедленно… Наступление… Слуш…

«Жи-и-и-ба-ах!» – грянул вблизи разрыв. Мы все попадали на землю. Мы были оглушены, но, к счастью, никто не пострадал.

– Я слушаю!.. – закричал я в трубку.

– Вы……паете… пере… наступление…

Я похолодел от ужаса. Я понял, что капитан Шаверов приказывает моей роте перейти в наступление. Но ведь это был безрассудный приказ. На мгновение я представил себе эту жуткую картину, как горсть моей роты в виде редкой цепи выходит на открытое болото. Перекрестный артиллерийский, ружейный и пулеметный огонь противника смел бы нас, едва бы мы показались из опушки леса. Целую версту мы должны были бы двигаться по открытому месту, поражаемые фланговым огнем. Ясно, что ни одна живая душа не достигла бы германских окопов, но, если бы несколько уцелевших моих солдат и дошли бы до германской позиции, то что они могли бы сделать с густой сетью проволочных заграждений? И если бы их пощадила смерть на болоте, то они все до одного погибли бы под проволокой…