По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

Но, спрашивается, кому какая польза от гибели этих сорока человеческих жизней? Что мы этим выиграли бы? Решительно ничего. Повести теперь свою роту в наступление по открытому болоту, это значило повести ее на никому не нужный бесполезный убой. Все это в течение какой-нибудь секунды промелькнуло в моей голове, и я исполнился твердой решимости, совершенно не задумываясь над тем, какую огромную ответственность я на себя брал, во что бы то ни стало спасти своих солдат, жизнь и судьба которых были мне вверены…

– Господин полковник! Это невозможно!.. – громко говорил я в трубку. – Впереди у нас болото… Вдоль германской линии надо двигаться среди бела дня… Поймите, ведь это верная бессмысленная гибель… Что?.. Не слышу…

– Насту… – только и мог я разобрать. На этом снова разговор внезапно оборвался.

– Первый батальон!.. Первый батальон! – кричал я, но трубка безмолвствовала. В ушах только гудело и звенело от грома канонады и разрывов. Телефонист взял от меня трубку, потряс ее и тоже начал часто нажимать на клапан и вызывать 1-й батальон. Но ответа не было.

– Линия порвана, ваше благородие! – бросил мне телефонист, и, невзирая на продолжающийся обстрел, быстро побежал по линии для того, чтобы найти порванное место и его исправить.

Между тем канонада слева начала стихать. Артиллерийский огонь на нашем участке тоже ослабел. Еще через какой-нибудь час орудийная канонада совершенно стихла, только хлопали редкие ружейные выстрелы. Вскоре распространился слух, что наша артиллерия развила такой меткий ураганный огонь, что в полчаса сравняла с землей германские окопы. Немцы, никак не ожидавшие такого страшного огня со стороны русских, смешались. Вологодцы дружно ударили на врага и прорвали фронт. Но не было под рукой крупных резервов для того, чтобы развить наступление. Вечером, едва только стемнело, германцы на участке нашей дивизии сами отступили на несколько верст вследствие прорыва вологодцев с целью выравнивания фронта. В руки вологодцев попало большое количество снарядов и несколько германских орудий, которые были немедленно обращены против немцев…

Таким образом, тем же оружием, каким немцы били нас, то есть ураганным огнем артиллерии, сделали попытку и мы их побить. И эта попытка блестяще удалась. Беда только в том, что у нас не было снарядов. Но, несмотря на этот частичный успех, в ту же ночь был получен приказ об отступлении.

Приказ об отступлении был так неожиданно, что просто не хотелось ему верить. Невыразимая тоска теснила грудь. Было жаль расставаться с насиженным местом. И если бы еще пошли вперед, то было бы совсем другое настроение, но ведь мы отступали… По чьей вине? Во всяком случае не нашей, а по вине тех, в чьих руках были судьбы нашей Родины. И оттого на душе было так бесконечно тяжело. В порыве горьких чувств я схватил клочок бумаги и при свете электрического фонарика написал по-немецки короткую записку следующего содержания: «Мы отступаем… Но не торжествуйте, господа немцы! Знайте, что Россия еще сильна и что как бы мы далеко ни отступили, вам все равно не удастся разгромить Россию и принудить ее к миру. Но рано или поздно вам самим будет капут…»

Я положил эту записку на видном месте на столе нашего шалаша. Утром немцы сюда придут и, конечно, прочтут…

С рассветом мы очистили позицию и походным порядком начали отходить. Наш батальон был в арьергарде. Мало-помалу чувство обиды, вспыхнувшее было в душе, прошло, а горькие мысли о постигшей нас новой неудаче рассеивались под обаянием окружавшей нас природы. Стройные сосновые леса сменялись живописными полями, по которым свободно разгуливали волны несозревшей еще ржи. Местами, краснея своими черепичными крышами, прячась за садиками, виднелись чистенькие деревушки. Утренняя прохлада действовала на нас бодряще, вызывая к жизни наши молодые силы, испуганные и загнанные куда-то в глубину громом и ужасами войны… Теперь враг был далеко, стрельбы не было никакой, и это отсутствие стрельбы как-то странно поражало слух и в то же время вызывало приятное ощущение какой-то легкости, как будто мы все только что вырвались из чьих-то железных тисков. Нетрудно было угадать, что это ощущение легкости, даже какой-то безотчетной радости вызывалось тем обстоятельством, что мы были вне опасности. В этот момент наши чувства были, вероятно, очень похожи на те, которые испытывает какое-нибудь животное, вырвавшееся из-под ударов палки…