По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

Тем временем противник уже вышел в соприкосновение с нашими частями, занимавшими позицию. Наших ружейных выстрелов почти не было слышно, но неприятельские доносились довольно отчетливо. Иногда с обеих сторон стучали пулеметы. Я с тревогой прислушивался к тому, что делалось на передовой линии. Похоже было на то, что противник готовится к наступлению. Послышались громовые раскаты орудий. Где-то позади нас из-за леса отозвалась наша легкая батарея: «Бах-бах-бах-бах». Взвизгнули снаряды и, бархатисто шурша в воздухе, понеслись навстречу врагу. Немедленно одна неприятельская батарея открыла огонь по нашей. Снаряды с приятным, протяжным воем, постепенно понижая тон, высоко пролетали над нашими головами и рвались за лесом, нащупывая нашу батарею.

«В-и-и-ууу… вв-ву-вв-ву…» Не успела разорваться первая пара, как вслед за ней неслась уже вторая. Артиллерийская канонада разгоралась по всему фронту, наши пулеметы жарко трещали. «Эге, вот оно что! Наверное, наступают… Попадем и мы под обстрел… Они знают, что в этом лесу стоят наши резервы». Едва я так подумал, как неприятельская батарея, обстреливавшая нашу батарею, вдруг перенесла огонь и стала бить по нашему лесу. Солдаты все запрятались в окопы. Мог бы и я вместе с ними укрыться в окопах, но на меня почему-то вдруг напало тупое равнодушие к смерти. «Ах, все равно…» Со стиснутыми зубами я лег на землю в своем шалашике из веток, который, конечно, не представлял собой никакого укрытия не только от снарядов, но и от осколков, и покорно ждал и точно желал, когда какой-нибудь шальной снаряд разорвет меня в куски. Трудно передать пером вообще действие артиллерийского огня на человеческую психику, но артиллерийский обстрел в лесу не поддается никакому описанию. Я затрудняюсь здесь объяснить, что именно здесь, в лесу способствует усилению эффекта артиллерийского огня. Быть может, оттого что в лесу вообще все звуки кажутся значительнее и резче, а тем более артиллерийский грохот, быть может, бьют на психику еще треск и шум сбитых снарядами деревьев или же ветвей. Во всяком случае действие артиллерийского огня в лесу на самом деле производит ошеломляющее необыкновенно страшное впечатление, и человек со слабыми нервами может легко лишиться рассудка. Едва в отдалении раздавался гром обстреливавшей нас батареи, как снаряды, точно буря, со своим характерным, хватающим за нервы «вж-и-и-уу…» врывались в лес… Это «вж-и-у» и действие его на нервы можно разве сравнить со сверлением машинкой зуба, когда его пломбируют. Кому это пришлось испытывать, тот может понять, что я хочу сказать этим сравнением. Но, конечно, это слишком бледное сравнение, тем более что здесь происходит игра в смерть. Ведь не знаешь, где разорвутся снаряды, и это ожидание смерти, да еще в таких устрашающих формах, хуже самой смерти… «Трах-та-ра-рах!.. Вж-и-и-у-у, та-рах-ба-бах! Н» – грохотали разрывы. К ним присоединялись треск сучьев, шум падающих деревьев, визг осколков и стукотня их о стволы деревьев. Снаряды рвались то дальше от меня, то совсем близко, оглушая меня своим грохотом. Некоторые снаряды рвались так близко, что от силы разрывов шатался, как карточный домик, мой шалашик, и сжатый воздух ударял мне в лицо и грудь. Я лежал, не смея пошевельнуться, точно в каком-то безумном оцепенении. Лицо мое стало красно от напряжения, а на лбу выступил холодный пот… Самые мучительные это были те секунды, когда снаряды с воем неслись на нас, и казалось, что они вот-вот разорвутся около или снесут какое-нибудь ближайшее дерево, и оно задавит меня при своем падении… Мгновениями мне под влиянием охватившего меня ужаса хотелось броситься и убежать в окопы, но страшно! Я чувствовал себя точно пригвожденным к земле, я не мог пошевельнуть ни одним членом. С минуты на минуту я ожидал, что меня или убьет на месте, или ранит. Но Бог миловал. Прошло минут пятнадцать жестокого обстрела, показавшихся мне вечностью, и противник внезапно перенес огонь и стал бить по опушке леса. Теперь я только словно очнулся от летаргического сна и мог встать. Мне просто как-то не верилось, что я невредимым вышел из своего шалашика. Из окопа тоже начали показываться солдаты. Следы только что прекратившегося обстрела бросились в глаза. Неподалеку от меня лежали на земле в некотором расстоянии друг от друга две сбитые и расщепленные в месте удара молодые сосны. На некоторых соснах свесились книзу свежесбитые толстые ветки, зацепившиеся за другие ветви. Кое-где осколки исковыряли стволы, вырвав местами целые куски древесины. Какая чудовищная сила! И все это сделано руками человека и направлено против человека же…

Пришел прапорщик Муратов с взволнованным лицом.

– Ну что, нет у нас потерь? Чем вы так взволнованы? – спросил я.

– Нет, слава богу, у нас все благополучно, только во второй роте два убиты и один ранен. В самый окоп угодил снаряд…

– Ну, а что слышно? Как там на позиции?

– Вести плохие… Костромцы отступают… Наш полк тоже… Говорят, что двенадцатой роте грозит окружение… Она тут как раз против нашего леса, на горушке и почему-то задержалась.