1-я и 2-я роты нашего батальона заняли опорный пункт с кладбищем, 3-я и моя 4-я роты расположились по скату левее шоссе. Я разбил свою роту на взводные участки и разрешил людям пока что отдыхать. Левее нас был 2-й батальон, 3-й батальон был в резерве, а еще левее позицию занимала 42-я дивизия. Отдав нужные распоряжения, я вместе с прапорщиком Муратовым отправился в свой блиндаж, то есть блиндаж для ротного командира. Блиндаж был довольно поместительный с узкой дверцей, в которой было проделано маленькое оконце. Три наката массивных бревен, пересыпанных толстым слоем земли, могли служить надежной защитой даже от тяжелых снарядов. На земляном полу блиндажа была настлана солома. Только теперь я почувствовал такую сильную физическую и моральную усталость, что почти свалился на солому и мгновенно заснул. Моему примеру последовал и прапорщик Муратов.
Яркое утреннее солнышко уже заглядывало прямо в окошко блиндажа, когда я вскочил на ноги. В первый момент я не мог сообразить, где я нахожусь. Сильно пахло сырой землей. Прапорщика Муратова уже не было. Могильная тишина, стоявшая вокруг, была просто даже как-то неприятна, и я поспешил выйти вон. Яркий солнечный свет ослепил меня после полумрака блиндажа. Я невольно зажмурился. Но тотчас глаза привыкли к свету, и я осмотрелся кругом. Впереди все пространство было залито яркими лучами солнца. Желтели полянки, дальше на горизонте в синеватой дымке тонули отдельные редкие хутора, вырисовывались неясные очертания дальних лесов. Кое-где из окопов курился сизый дымок – это некоторые солдатики уже хлопотали около котелка с чаем. Но большинство спало в окопах. Вдруг впереди послышалась перестрелка. Вероятно, наша разведка столкнулась с неприятельской. Я навел бинокль и стал всматриваться вдаль. Вдали по шоссе и левее как будто что-то двигалось, не то колонны, не то обоз.
– Николай Васильевич, посмотрите, что это такое там двигается? – обратился я к подошедшему в этот момент прапорщику Муратову. Тот посмотрел в бинокль.
– Да, кажется, австрийцы, но только еще далеко…
– Однако! – покачал я головой. – Не отстают от нас… Думают гнать нас, как мы гнали их к Кракову…
В это время появился с дымящимся котелком в руке вестовой Ермолаев.
– Ваше благородие, чайку попейте!
– Спасибо брат, да вот австрийцы к нам в гости идут! – пошутил я.
– Ничего, ваше благородие, сюды он не сунется, вишь, экая крепостина! – При этих словах Ермолаев все-таки с беспокойством покосился в сторону противника. – Не видать-то еще никого! – успокоительно прибавил он. – Где прикажете, на вольном воздухе или в блиндажу?
Ермолаев поставил черный от копоти котелок на верх узкого хода сообщения, где мы стояли, а сам выбежал хлопотать. Через несколько минут он вернулся и притащил с собой, как говорится, весь припас. Он расстелил рядом с котелком на земле полотнище палатки, положил два ломтя хлеба, намазанные маслом, два запачканных кусочка сахара и налил в кружки жиденького чаю. Мы с прапорщиком Муратовым выпили по кружке и принялись за вторую, но вдруг четыре частых орудийных удара один за другим потрясли воздух. Это открыла огонь наша батарея откуда-то из-за Быхавы. Мы не допили свой чай и бросились на передовую линию. Солдаты со сна засуетились и поспешили к бойницам, в которые были вложены их ружья. Я взглянул в бинокль. Верстах в трех от нас австрийцы из походных колонн начали разворачиваться в боевой порядок. Вдали пыхнули белые дымки наших шрапнелей. Снаряды легли хорошо. Если бы у нас не ощущался недостаток снарядов, то теперь австрийцы, находившиеся перед нами как на ладони, могли бы быть рассеянны одним только нашим артиллерийским огнем. Но снаряды, вероятно, приказано было расходовать очень экономно, поэтому наша батарея поддерживала лишь редкий огонь, который, конечно, не мог причинить австрийцам много вреда, и потому австрийцы продолжали безостановочное наступление. Левее отозвалась еще одна наша батарея, но и ее огонь был слабый за недостатком снарядов. Вновь пришлось испытать чувство горькой досады и затаенный злобы против тех, по чьей вине наша армия в самый критический момент оказалась без снарядов…