По степи шагал верблюд

– Я вообще‐то выросла недалеко от моря, – предостерегла его темноволосая, чтобы не ждал от нее неоправданных восторгов.

Поездка не задалась: в душном поезде Эдит с неприязнью зажимала нос, кисла, как оставленная на жаре сметана, ничего не ела, а от солоноватой теплой воды ее мутило.

В разросшемся за прошедшие годы ауле их встретили настороженно. В памяти родичей Айсулу осталась дерзкой бунтаркой, поправшей местные законы, кощунственно преступившей волю брата и отца. А тут ее сын приехал с немтыркой, глядящей по сторонам недовольными огненными глазами. Вслух, конечно, не говорили, но смотрели искоса. С Эдит они не находили общего языка, а она и не стремилась.

– Посмотри, это настоящий Восток. Поедем кататься на верблюдах, пойдем на рыбалку, будем сидеть у костра. – Артем пытался ее развеселить.

– Верблюдов я насмотрелась дома: марокканцы на них путешествуют, про рыбалку я все знаю, а простая испанская гитара мне нравится больше, чем эта двухструнная дзынкалка.

Темноволосая явно не принадлежала к поклонницам неподдельного Востока с кошмой и юртами, с косяками полудиких коней и заунывным дрожанием домбры. Ее больше заботило отсутствие отхожего места в доме. Ходить на улицу по маленьким, но важным делам с медным кумганом[101] в руке и с полотняной утиркой, переброшенной через плечо, – этого она в Испании не застала. Домик на полустанке тоже не блистал сантехническими совершенствами, но там жили две чистоплотные женщины, а здесь кучковалось два десятка разнополых детей и взрослых, каждый с соплями, харчками и немытыми руками.

Огорченный Артем, видя их общую с Эдит неуместность, предложил помощь по хозяйству, но на него только шикнули:

– Если делать нечего, помогай старикам. Они мазар чинят, им руки нужны.

Что ж, мазар так мазар, еще интереснее. На следующее утро он накинул на незагорелые плечи старую клетчатую рубашку, привел послушного ишачка с тележкой, погрузил в нее лопаты, кирки, горстку кирпичей, мешок цемента и пошагал вместе с Эдит в степь. Дошли по берегу озера до устья реки Аягуз и начали подниматься вверх по руслу.

– Уф, наконец мы вдвоем, только мы. – Темноволосая брела по щиколотку в воде, задрав подол и сверкая тонкими икрами. – Ты прости меня. Прости, что скисла. Я скучаю по Испании. Мне тяжело без родных голосов. Это ничего, не страшно. Это пройдет. Знай, что я очень сильно тебя люблю, мой Артемьо. Я научусь терпеть, буду любить верблюжье молоко. Только дай мне время. – Она подошла, обняла его за шею и крепко поцеловала в губы.

Все невысказанные обиды растворились в этом поцелуе. Артем чувствовал шелк на губах и бархат гибкого горячего тела под руками. Он начал искать уютный обрыв, где мог бы продемонстрировать возлюбленной свою страсть, но тут из‐за ближайшего поворота выглянули выщербленные древние плиты – капище, утыканное обветренными, сглаженными временем камнями, и огромный мазар, или скорее склеп, срощенный из пяти разновеликих куполов. Наверное, в таких хоронили целую династию. Посередине – самый широкий, не меньше восьми метров в диаметре, с провалившимся куполом, со всех сторон от него цветочком – повыше и поуже, восьмиугольные, овальные и квадратные, сложенные из разных пород. Там, где искрошился мягкий песчаник, зияли дыры, а тускло поблескивающий, отполированный временем гранит как будто погрызла стальная кобра. Совсем плохо сохранились резьба и кусочков мозаики в стрельчатых проемах. Несуразное, но дивное строение не первый век грозным сторожем распугивало степных тушканчиков; рядом с таким человеческая жизнь умещалась в песчинку, а мысли, напротив, обретали вес и плотность.

Возле мазара бестолково суетились сгорбленные старцы, замазывая глиной трещины. Один пытался дрожащими руками уложить выступы, второй – расчистить проходы, в итоге они только мешали друг другу.

– Ассалам уалейкум. – Артем приложил руку к груди и поклонился.

– А, балам, помогать приехал. Молодец. Богоугодное дело. – Аксакал с облегчением оставил лопату, которой еле‐еле размешивал раствор: опускал бережно, не до конца, как будто не цемент с щебенкой в жестяном коробе, а горячая манная каша.

– Какое удивительное строение. Наверное, ему много лет?

– Наверное. Не знаем точно. Но бастыкам[102] не говори, не одобрят.

– Разве это религиозный памятник? Исламский? Это же просто история. – Артем переводил Эдит и за это время успевал хорошенько продумать осторожные слова для вопросов и ответов.

– Нет Бога, кроме Аллаха, и Мохаммад его пророк. – Старик молитвенно сложил руки. – На земле все творится по велению Аллаха. А бастыки просто хотят уничтожить человеческую память, но им это не удается.

Работа закипела. Эдит мастерила из глины узоры, восстанавливала орнамент, Артем ровнял кладку, старцы вежливо кивали головой и молились. Молодые увлеклись, назавтра снова приехали, и на третий день. Они привозили с собой разбитые чашки, создавая из черепков новую, собственную мозаику, заделанные дыры темнели свежей кладкой, но это ненадолго – шальной ветер и песок скоро снова все отшлифуют на свой лад. Нужно только время.