По степи шагал верблюд

– А я вам, касатики, дам с собой травного чайку с мяткой. Пейте перед сном, будете спать как младенцы, а проснетесь крепенькие да бодренькие. И вот еще от кровушки, приложить на ранку – кровоточить перестанет. Хто знает, на войне может и пригодиться. – Дедок суетился, сворачивал кульки из старых газет, что‐то сыпал в них, перемешивал, добавлял.

– Спросите, сколько мы должны, – попросил Ружейро, – нехорошо пользоваться правом оккупанта и забирать бесплатно сырье.

– А то мы мало забираем, – хмыкнула Стефани.

– То со стороны военного командования, а это наша приватная инициатива.

Стефани спросила, но дедок замахал руками. Тогда она вытащила припасенную банку сгущенки и поставила на краешек стола:

– Вот, угощайтесь, и вам от нас к чаю.

Назавтра Ружейро пригласил ее попить знахарского чайку, но что‐то не задалось с Бригиттой, пришлось подменять, бегать с расшифровками, пояснениями и расшаркиваться с приезжими командирами. Волшебное зелье, дарующее в такое неспокойное время младенческий сон и бодрое пробуждение, беспощадно выпили штабные офицеры. Поутру Стефани разбудил не трубач, а осенний холодок. Разбитая нервотрепкой, вся в потрескавшейся скорлупе обманутых ожиданий, она побрела на завтрак, чтобы ковыряться в серой массе алюминиевым недоразумением. Про бытовую сторону войны она в Риме не задумывалась, среди батистовых пеньюаров и запеченных с апельсинами уток это казалось неважным. А здесь, на берегу холодеющего день ото дня Дона, палитра заиграла по‐иному. Почему‐то штабные завтраком побрезговали. Что ж, бывает.

Еще не отгремели ложки, собиравшие последние крупицы каши в армейских котелках, как в полевую кухню, устроенную в просторной горнице сельсовета, вбежал запыхашийся сержант.

– Отравили, всех отравили! – завопил он, бешено вращая глазами.

Офицеры и солдаты повскакивали, с грохотом опрокидывая неустойчивые лавочки, и помчались, куда указывал трясущийся палец сержанта. В избе штабных офицеров пахло ваксой и кислой блевотиной. Из семерых угостившихся накануне дедушкиным чаем четверо уже преставились, а трое балансировали на тоненькой ниточке между жизнью и смертью.

– Что с ними? Что они ели, пили? – Черноусый генеральский адъютант грозно обвел взглядом присутствующих, а вернее, любопытных, кто не постеснялся протиснуться в загаженные курами сени.

– Они распивали местный алкоголь, – робко сказал кто‐то, – но все так делают.

– И военврач был с ними, – добавил стоящий сзади.

Пошли к военврачу, заранее готовясь к плохому. Ружейро с красными выпученными глазами лежал бездыханный на полу, с расцарапанной грудью под разорванной ночной рубахой. Вокруг валялись разбитые склянки и шприцы. Видимо, от удушья разодрал, что было на груди, но не смог добраться до нужного препарата. Или не смог принять, вколоть, проглотить. Рядом корчился в конвульсиях медбрат.

– Кто вчера готовил ужин? Отвечать по уставу! Мне сейчас генералу докладывать! – прикрикнул худенький адъютант.

Но ничего вызывающего сомнения накануне не происходило: те же повара с той же неразнообразной стряпней в тех же как попало мытых котлах.

Стефани подозревала, что в трагедии виноват белобородый дедушко, но не хватало уверенности, чтобы обвинять его, смотреть в выцветшие старческие глаза и елозить неприукрашенными словами на обвинительном приговоре. А вдруг он ни при чем? Солдаты каждый день добывали где‐то самогонку и упивались до мычания. В любой бутыли мог оказаться смертельный суррогат. Так что? Винить дедка? Она точно знала, что с ним церемониться не станут, вздернут на ближайшей осине, а если не попадется таковой, то и березой не побрезгуют. Даже если и виноват, разве его казнью можно оживить зеленоглазого красавца Ружейро и других, можно вылечить тех, кто еще одной ногой на этом свете? А если это не дедок, значит, малограмотные толстые бабы в замызганных передниках, пахнущие свежей бражкой. Вот она, домотканая лапотная Русь, что делает. Все они того же корня, что Иван Сусанин. Не ружьем, так исподтишка воюют, не сдаются. Хоть палисадники и заросли полынью, а лавочки покосились.

Холодало. Тонкие шинели не спасали, привыкшие к ласковому климату итальянцы мерзли и болели. В ноябре 1942‐го советские войска начали серию стратегических операций против Шестой немецкой армии, в составе которой воевала и Восьмая итальянская. Начали по‐умному, со слабых румынских позиций к северу и югу от Сталинграда. Разгромив их, ударили по правому флангу итальянцев, где стояли дивизии «Равенна» и «Коссерия». Обе дивизии смялись под напором советских танков, рассыпались, как тонкий лед ломается под крепким кованым сапогом. Известие о поражении деморализовало остальных. Командование советских войск не давало передышки. Уже в начале декабря оголился левый фланг, где стояли венгерские войска. Очередь дошла до центральных дивизий итальянской армии. Они шли, как агнцы на заклание, проигрывая раз за разом, умирая вдали от родины, проклиная дуче и пустые фашистские обещания.