По степи шагал верблюд

На войну она уже насмотрелась, ничего особенного в ней не было: просто на улицах много солдат и нельзя ездить за границу. Разруха. Но ни бомбежек, ни газовых атак, о которых рассказывали свидетели Первой мировой, – в общем, никакой смертельной опасности.

Ее, разумеется, взяли. В то время всех добровольцев брали и мобилизацию неоднократно проводили, среди женщин в том числе. Никто не спросил, каковы политические взгляды у молоденькой переводчицы, и сама она не задумывалась, что едет не смотреть Россию, а воевать с ней, что придется ползать пузом по земле, спать на снегу, унижать и мучить ни в чем не повинных баб и мужиков, и все это для того, чтобы поставить желанную и заочно любимую Россию на колени. Верила ли она дуче? Наверное, да. В то время все ему верили. И Гитлеру тоже верили. Итальянцы привыкли на все смотреть весело. Чем война не развлечение? Их предки воевали со времен Древнего Рима, да и вообще Апеннинский полуостров редкое десятилетие обходился без баталий. Не слушая ни радио, ни вдовьих причитаний, солдаты и солдатки энергично запрыгивали в вагоны и катили к северным землям, не представляя, что им по большому счету даже надеть на себя нечего в суровую русскую зиму.

С лета 1941‐го года на территории Советского Союза находился Экспедиционный итальянский корпус, который подчинялся сначала Одиннадцатой армии немецкого генерала Юджина Риттера фон Шоберта, а с 1942‐го назывался Восьмой итальянской армией, которую дуче укомплектовал семью новыми дивизиями, в том числе тремя альпийскими. С их штабом и отправилась охотница за русскими пейзажами.

В накуренный тамбур едва пробивалась полная луна, волосы, руки, одежда – все пропахло паровозной гарью. В вагоне громоздились тюки с шинелями, плащ-палатками, сухим пайком, так что с трудом удавалось размять затекшие ноги. Хоть прыгай на месте. Постель почернела, комковатая подушка немилосердно тыкала в висок вздувшимися кишками. Вернуться бы домой, в уютный особнячок на виа Маргутта, к горько-миндальному запаху кофе по утрам и свежим булочкам с прованским маслом. От воспоминаний лицо Стефани приняло мечтательное выражение, что не осталось без внимания военврача синьора Ружейро, высокого ладного красавца с картинной внешностью американского актера Кэрри Гранта.

– О чем мечтаешь? Жениха завидного планируешь найти на войне?

– Ф-ф-ф, я что, так ужасно выгляжу? – огрызнулась она.

– Нет, обычно выглядишь, не уродина. – Он оценивающе оглядел ее с ног до головы чародейскими зелеными глазами. – А зачем еще синьоринам на войну, если не за женихами?

Стефани, честно говоря, рассчитывала на очередную порцию комплиментов. Небрежно брошенное «не уродина» приравнивалось ее внутренним кондуитом к оскорблению.

– Я переводчик, мне нужна практика, – соврала она, незаметно поглядывая на свое отражение в грязном вагонном окне, на месте ли еще глаза и губки бантиком, не вылезли ли прыщики на гладком лбу. Все казалось в норме.

– Да не зыркай ты в окно, нет на лице сажи. Эх, переводчица! А тебе говорили, что там стреляют? Что могут ранить или даже убить? Или в плен взять? А тогда обязательно насиловать будут, причем всем взводом. Вот и попрактикуешься тогда в русском языке. – Он ухмыльнулся, покрутил у виска пальцем и пошел дальше, прижимая к себе толстую кипу бумаг.

– Кто это и почему так говорит? – шепотом спросила Стефани у Бригитты.

– Да у него брата убили, теперь он против войны.

– Зачем едет?

– Милая, кто тебе сказал, что война – дело добровольное? – Бригитта сморщила крючковатый нос и стала похожа на Бабу-ягу из русских сказок. – Хотя шансы на замужество здесь серьезно возрастают.

С тех пор Стефани стала бояться не ранения или смерти, а именно плена, непременно грозящего насилием. Ночами она просыпалась от кошмара, в котором не взвод, а целая рота толстых желтоволосых солдат, воняющих чесноком и немытым телом, глумятся и раздевают ее, щупают, засовывая немытые руки в каждую складку, хватают за руки, за ноги, душат и сами неспешно раздеваются, готовясь позабавиться.