По степи шагал верблюд

Серафима смотрела на нее с испугом, понимая, к чему старуха клонит. У них с Иваном уже случались разговоры о приемных детях, и она поняла, что эта дорожка для их семейства поросла сорной травой.

– Мужики с того хутора как раз караванщиков поджидали, тех, которые в степи Тургайские ходят. Они и нашли его на пожарище, на верблюде ко мне в лачугу привезли. Ты когда‐нибудь живого верблюда видела?

Сима покивала, да, мол, видела. Ее как‐то верблюжья тема в тот миг не волновала.

– Возьми его, расти, как под сердцем ношеного, люби, а там… – Ведунья запнулась и снова посмотрела наверх.

– Да мне бы, бабушка, по своему делу, – начала Серафима и задумалась. Раз старуха говорит, что ей помощи ждать неоткуда, значит, так и есть. Хватит себя обманывать. Старость уже не за порогом. А Иван крепкий мужик, с достатком. Легко найдет себе молодку, которая с полдюжины нарожает. А так будет и у Симы своя радость, все не одной в старости углы отирать. – А знаешь, бабушка… пожалуй, ты нашла мальцу мамку. – Сказала и поперхнулась, как кипятку хлебнула невзначай, сама испугалась своих слов, потому и выпалила их побыстрее, чтоб не передумать.

– А я так и поняла, как только ты в дверь постучала, – спокойно промолвила старуха. Видимо, и вправду заранее знала. – Его Микиткой вроде кличут. Только ты знай, он не разговаривает и судорогами страдает, после несчастья это с ним… Непросто ему далось выживание‐то. Да ничего, даст Бог, все наладится.

Сима слушала и все больше жалела о принятом без согласования с мужем решении: и болен, и немтырь, и пережил трагедию. Как она справится с таким мальцом? Ей бы здоровенького, послушного, улыбчивого. И желательного своего собственного.

– Ты не бойся, что он не твоей крови. Люди родными становятся не по крови, а по душе. Сколько в него вложишь, столько тебе и вернется.

Ну, делать нечего. Серафима глубоко вздохнула и отчеканила:

– Нет… никакой это не Микитка… Это мой Валька, Валентин, сынок мой родной. И не болен он вовсе, просто напужался без мамки.

В этот момент то ли Микитка, то ли Валька открыл глазенки и спросонья потянулся к Симе.

Домой она вернулась в сумерках: малыш оказался тяжеловатым, еле‐еле донесла, но с рук ни разу не спустила, прижимала к сердцу и шептала какие‐то небылицы, чтобы не захныкал. Вот теперь встреча с волками по‐настоящему пугала.

Иван встретил приемыша лучше, чем она ожидала. Первые два месяца тяжеловато пришлось, а потом и Валька, и его приемные родители забыли эту историю, жили, как будто и вправду сами родили себе белобрысое счастье. В напоминание о пережитом у Валентина остался только чудный дар: он видел больше, чем другие. Сначала в его способностях сомневались, потом привыкли. А Серафима через год родила дочку, а потом еще двух пацанят.

* * *

К лету 1943‐го пилось уже хорошо: не беспросветно-горько, как в 1941‐м, и не тоскливо, как в 1942‐м. Аппетит вернулся вместе с первыми победами на фронтах. А пить следовало, чтобы заглушить хроническую боль, чтобы помянуть тех, кто уже никогда не поднимет стакан, не разобьет спьяну банку с огурцами, не похлопает по плечу. Валентин на знакомой красно-клетчатой кухоньке разливал замечательную водку и радовался, что удалось выкроить вечерок для посиделок с родной душой.

– Завидую тебе, Женька! Какой ты человек, а? Вокруг сплошное говно, ты в нем плаваешь по уши, а на душе какая‐то романтика. Откуда берется?

– Это капитальный комплимент, Валек, давай выпьем!

– За тебя, мой романтичный друг, все‐таки завидую тебе. – Валентин поднял граненый стакан, отставил в сторону мизинец, выпил и занюхал черной горбушкой, натертой чесночком.

– Так что ты посоветуешь мне делать? – Евгений встал, прошел два шага до окна, уперся в подоконник и опасливо выглянул на улицу.

– Проверяешься?

– Да нет, уже привычка.

– Я тебе вот что скажу: правду – ее завсегда защищать легче. И придумывать не надо. Я бы попробовал рассказать всю историю, как ты мне сейчас рассказал, а в конце добавить, что ты ее перевербуешь. А ты и правда могешь. Даже если не выйдет ничего из этого, то хоть время выиграешь.

– Да кому нужен такой агент? Она же ненадежная, запуганная. – Евгений пренебрежительно махнул рукой.

– А твою девчонку сейчас и не пустят в дело. Пусть посидит у меня, пообвыкнется, заматереет. Потом якобы сбежит. Через Китай. Такая симпатяга и пригодится на той стороне. И ей веры будет побольше. Сейчас пусть расскажет, что ее отец с итальянскими генералами сюсюкался, фамилии назовет. У нас, знаешь ли, смертей хватает: одной фашисткой больше или меньше – все равно. А так в будущем своя доносчица будет в логове потенциального врага.

– Ты складно сочиняешь. А кто мне поверит?

– Ха! Разве я сочиняю? Я на голубом глазу. И ты тоже. Время надо выиграть. Потом видно будет. Все равно ее расстреливать вряд ли станут. Просто отправят в лагеря вместе с остальными пленными, там и сама недолго протянет.

– Пленные… Куда девать этих пленных? – Нетрезвые мысли свернули на привычные рельсы.