По степи шагал верблюд

– Понимаю, Евгень Федорыч, разве ж не понимаю. Ладно, бог с ним, перемелется – мука будет. У меня ж жена, дети, мне тоже оно без надобности.

– Вот и лады. Держи примирительную трофейную, и разойдемся друганами. Нам ведь еще вместе фашиста рубить! – Евгений протянул пузатую бутыль первостатейного французского коньяка из запасов немецкого генерала Георга Рейнхардта, оставленных в спешке отступления под невзрачным героическим городком средней полосы.

– Давай уж вместе тогда, чтоб не обидно.

– Прости, Василий Еремеич, у меня друг прилетел из Красноярска, не могу обделить вниманием.

– Лады! – Шпицын убрал бутылку в стол, но не торопился прощаться.

– Мы пойдем? – вопросительно посмотрел Евгений.

– Ну… Как хотите…

– Говори уж, не томи. – Евгений чувствительным ухом контрразведчика слышал недоговоренность.

– Ну давай уж все‐таки… – Шпицын встал из‐за стола, покосился на собранный диван, ставший сразу незаметным, позволительным. – Давай все‐таки врежу тебе.

Кулаки сжались быстро и непроизвольно. Но тут же кисти приветливо взлетели, распались ладонями вверх на два приветливых лепестка.

– Хорошо. – Голос не дрожал, не кололся льдинками, не стучал дробью по истасканному паркету, а звучал игривым многоцветным куплетом старой, но всеми любимой песни. – Тема, выйди на минутку.

Сын замер, задрожав опущенными плечами.

– Выйди, сынок, я сказал, подожди меня за дверью, – ласково повторил Евгений и, видя, что тот не сдвинулся с места, еще раз повторил, настойчивее: – Ну-у-у?

Артем вышел, в ушах шумело, он знал без всякого зеркала, что щеки стали красными. Знакомая рука мягко взяла его повыше кисти.

– Пойдем, сынок, все нормально.

Они шли рядом, вместе ненавидя Шпицына. Во всем похожи: фигура, разворот широких плеч, разрез глаз.

– Ты думаешь, что виноват? Нисколько. Я горжусь тобой. Ты думаешь, я не рад, что встретил Стефани? Тогда ты просто маленький дурачок. – Евгений добродушно рассмеялся. – Если бы в свое время ее прадед и дед не помогли моему отцу, меня бы здесь не стояло, а значит, и тебя, и Дашки, и бабка твоя никогда не была бы счастлива, и мать. А если бы не было в моей жизни Полины, то и не знаю… – Он поискал слова, не нашел и в конце концов махнул рукой. – Выходит, всяко-разно я должен принять участие в судьбе этой девушки. Видишь ли, сынок, жизнь – это такая волшебная дорога с испытаниями, Стефани – очередное из них. Проверка на вшивость. Еще один верблюжий переход. Я не буду себя уважать, если останусь безучастным. Если надо пойти на преступление, что ж, я готов. Я уже пожил, послужил, революцию видел, людей убивал. Меня не жалко и… есть за что наказывать…

– Что конкретно ты имеешь в виду? – Сын уловил в словах отца потаенную нить.

– Так что ты, Темка, ни в чем не виноват, это моя ноша, и мне она по горбу. – Отец, как выяснилось, его не слушал.

– Ты хочешь устроить?.. – Артем проглотил страшное слово «побег».

– А?.. Ничего, сынок, совсем ничего. Пока. Я просто должен капитально позаботиться, чтобы она осталась жива.

За окном набирало силы лето, трещали стрекозы, москвичи открывали заклеенные крест-накрест окна и дышали теплом, густо сдобренным надеждой. Фронтовики, заброшенные прихотью командования в увольнительные, с удивлением смотрели на женщин в ситцевых платьях, на выметенные мостовые и призывные афиши кинотеатров с улыбающимися красотками и импозантными кавалерами. Им, казалось, невдомек, что жизнь продолжается. Хотя никто не знал, как долго провисит наспех намалеванная холстина, прикрывающая выбоины на облезлой стене.

Конечно, генерал послушал Евгения и отдал приказ отправить Стефани Бьянконе как потенциально завербованную единицу не в жуткий лагерь-могильник для военнопленных, а под присмотр Валентина. Иначе бы проницательный советчик не надоумил пойти ва-банк. Опытный полковник контрразведки давно подозревал, что его закадыка не обыкновенный смертный: он звездочет, архангел, пророк, бог весть кто. Ну и пусть! Главное, чтобы кое‐где, хоть изредка, нечаянно, на запутанных тропинках судеб встречались такие люди.

В ту ночь Евгений спал как убитый, причем спал дома, рядом с женой, в уютном запахе поспевающего теста и замытых, тщательно выведенных обид. Айсулу – жаворонок, ей легко в пять утра подскочить, выпорхнуть из теплых объятий предрассветных простыней и побежать на кухню стряпать завтрак. Даша – лентяйка. Ей все равно. Тема – сова, ему полночи не спится, борется с какими‐то своими мыслями, курит на балконе, вступает в спор с засохшим алоэ в помятом ведре, любуется обольстительным шатром ночи, продырявленным иголочками любопытных звезд.