По степи шагал верблюд

Наверное, в мирное время венгерский город кружился в дунайском вальсе, звенел чугунными мостами, улыбался арочной галереей и игрушечными башенками Рыбацкого бастиона. Наверное, огромный старинный собор возвышался над ликующей толпой богатой ярмарки. Возможно, старинные фонари на набережной рассказывали свои романтические истории, а купола-колокольчики купален обещали забытье и умиротворение. Может быть, в то время горожане катались на коньках по замерзшему пруду перед замком Вайдахуняд, как в зимней сказке, представляя, что за резным фасадом танцуют на балу сказочные принцы и принцессы.

Теперь же оставалось только догадываться, как могло выглядеть до войны все это великолепие: уродливые булыжники под ногами, зияющая рваными дырами старинная кладка. Артем брел по городу медленно, часто переводя дыхание. Не верилось, что войне конец. Казалось, что она как жидкость, перетекающая из одного сосуда в другой: где‐то убывает, чтобы в другом месте вспыхнуть поярче. А теперь – все.

Евгений встретил сына поседевшим. Смуглые скулы, гладкое лицо без морщин, холодные хищные глаза, а над ними платина челки.

– Я хочу поехать в Китай надолго, мне надо. Но перед этим мы с тобой должны кое‐что сделать. – Он никогда не сюсюкал, шел кратчайшим путем.

– Я готов, только мать обниму с Дашкой.

– Обнимешь. С ними, слава богу, все хорошо.

– И… – Артем замялся. – Мне интересно узнать, что там со Стефани.

– А где документы покойной Эдит? – ответил вопросом на вопрос Евгений.

Глава 20

Из небогатого арсенала игрушек Даша больше всех любила войлочного верблюжонка, сшитого бабой Глашей из старого дедовского чапана. Игрушка получилась славная: горбы стояли упругими горками, набитые не ватой, а настоящей шестью, сам зверь темно-палевый, а попона сверху ярко-красная, с бахромой, для нее пригодились обрезки от праздничного детсадовского платья и бантики. То есть в попоне была заслуга самой Даши. Деревянные глаза, виртуозно выпиленные дедом, светились добротой, рот из толстой шерстяной нити улыбался хозяйке. Только ноги подкачали, не желали стоять, норовили свернуться клубочком и уронить громоздкое туловище. Ну ничего, Айсулу их пришила к животу, и теперь верблюд лежал на пузе. Так еще лучше. Хватит ему мыкаться по свету, пусть отдохнет. Отличившимся куклам выпадала награда посидеть на горбатом чуде, а всякие плюшевые собачки и мишки резонно полагали его вожаком племени, слушались. Маленькая Даша по вечерам рассказывала своему зверинцу сказки, воспитывала.

Когда повзрослела, стала делиться секретами. Поговорит с деревянными глазами, и вроде полегче становится, не так страшно ждать новостей от отца, от брата. Как будто с бабушкой пошепталась, с дедом помолчала.

Письма в Новоникольское получались у нее скучными, объективно-практичными: что ест, как школу побеждает, куда пойдет учиться. На бумаге не выходило лить слезы по несущественному, но накипевшему, бояться до судорог, надеяться на девчоночью дружбу или мечтать о первой настоящей любви. Эти слова не для бумаги, только для шепота в войлочные уши.

Отца она редко видела, а матери, всегда готовой расстроиться, не доверяла: той всегда мерещилось только опасное, лучше не травмировать. Мама лучше пусть споет или расскажет, как жила в степи до революции. Даше ее истории напоминали рассказы Гайдара, ничем не хуже, век бы слушала.

– А вы с папой вместе воевали против беляков? – Обычный долгий вечер начался с коварного вопроса.

– Папа был командиром отряда, а я просто там жила, помогала. – Айсулу уселась поближе к окну, чтобы посветлее, и раскрыла тетрадки со школьными заданиями.

– А за тобой все в отряде ухаживали, да? Ты же страшно красивая была. – Подрастающую кокетку в силу возраста интересовала романтика.

– Не все. Зачем мне все? – Красиво вырезанные глаза матери, совсем не постаревшие, без морщин, лукаво заиграли.

– А когда ты увидела папу, то сразу поняла, что у вас любовь?

– Да, сразу, бесповоротно.

– А он?

– И он. – Айсулу не брезговала украшательством, в ее устах семейная история обрастала фантастическими деталями.

– А если бы ты не встретила папу, то за кого бы вышла замуж?

– За кого? – Долгая пауза и в секунду погрустневшие глаза. – Ни за кого бы не вышла. Одна бы жила. Не нужен мне никто другой.

– А если по‐честному. – Дочь почувствовала неискренность, с детской жестокостью требовала обнажить неприглядную изнанку романтической истории.

– По-честному – выдали бы меня за злодея, за разбойника. – Айсулу округлила глаза, превращая разговор в шутку.

– А он красивый?

– Кто? – Мать удивленно вскинула голову, отодвинула тетрадки.

– Злодей, кто еще.

– Разве злодей бывает красивым, балапаны́м?[122] Жуткий он был, старый, всегда в черном ходил. Фу-у-у.

– А если бы ты вышла за него, кем бы сейчас была? – Сюжет несостоявшейся драмы показался любопытному подростку жутко интересным.

– Надеюсь, что вдовой! – Айсулу не удержалась и ответила не по‐детски, но тут же спохватилась. – Казаны бы мыла в юрте, верблюдов доила, коз пасла.

– У-у-у, страшно представить! – Дашка задумалась, погрустнела, но ненадолго. – А он?