По степи шагал верблюд

– Что «он»? Кто «он»?

– Папа! Папа всегда хотел только на тебе жениться?

Айсулу пожала плечами и печально улыбнулась:

– Ты лучше у него спроси.

Дети войны быстро взрослеют. Им непонятны страхи перед грозным отцом или суровой матерью за нечаянную двойку в дневнике. Главное, чтобы родители встречали дома – хоть с пирожками, хоть с ремнем, но дома, в крайнем случае можно, чтобы просто на этом свете. Где‐то дышали, ходили. Это ничего, что каждый день приходилось бояться, к этому легко привыкнуть, лишь бы сутулый однорукий почтальон не притащил страшный конвертик.

Даша тоже быстро повзрослела, вытянулась. Она сама еще не приноровилась к новому росту и ходила по квартире шатаясь, задевая худыми коленями дверные косяки, обшарпанный секретер. Ойкала и шипела, набивая синяки. К тому, что смерть навсегда украла Эдит из их жизни, она тоже не могла привыкнуть. Как так? Столько сил, столько любви положено на то, чтобы испанка стала своей в семье, и ее без спроса похитила война. Так нечестно.

Мелкая хитрюга всегда считала себя любимым ребенком, а старшего брата – главным. Он мужчина, наследник фамилии. Как же теперь продолжать род, если Артем овдовел? С Айсулу дочка не хотела говорить о больном, а с отцом можно.

– Папа, ты, когда маму встретил, сразу страшно влюбился? – Она подкараулила отца утром, еще не замороченного сутолокой, не разорванного на части тысячами вопросов и запросов.

– Кто? Я? – Евгений глянул на любопытную сверху вниз и пошел умываться. Из ванной донеслось приглушенное «нет».

Даша обомлела и приклеилась к порогу ванной комнаты. Теперь стало в тысячу раз интереснее. Выходит, мать наврала.

– Папа, папа, а ты с самого начала на ком хотел жениться? – Вопрос получился корявый, не о том, не про любовь, как хотелось, но про тонкие материи с отцом говорить язык пока не поворачивался.

Евгений понизил голос, опасливо оглянулся на спальню, где переодевалась Айсулу, и приложил палец к губам:

– Послушай, Минчжу[123], а давай прямо сейчас договоримся: ты будешь единственной… м-м-м… красоткой, которой я стану говорить только правду, одну правду, а я стану единственным мужчиной, которому ты никогда не будешь врать?

Дашка почувствовала острый запах настоящей интриги, теперь молчать и терпеть совсем не осталось сил. Она яростно закивала, соглашаясь, схватила пачку папирос и побежала на балкон, приглашая отца последовать за собой. Он ухмыльнулся, но все равно пошел сперва на кухню наливать кофе.

– Ну, барышня, с чего такой капитальный допрос? – Он плотно прикрыл за собой балконную дверь и закурил, отодвигаясь подальше от ребенка. – Неужто ты влюбилась?

– Фу, вот еще. – Она фыркнула и покраснела. – Просто интересно. Хватит уже держать меня за маленькую, давай говорить на взрослые темы.

– Про войну и про работу нельзя, я подписку давал. – Евгений поднял свободную от чашки левую руку с зажатой в ней папиросой, сдаваясь в плен детской непосредственности. Дым поплыл по балкону между пустых пыльных коробок и банок с солеными огурцами, он скрепил их тайну ненадежным замком.

– Так на ком ты хотел жениться?

– Ты ее не знаешь. Ее… ее больше нет.

– Как? – Даша смертельно расстроилась. Получалось, она, сама того не желая, разбередила зажившую уже сердечную рану. – Прости, пожалуйста… Я страшная дура… Я не должна… А… Она умерла, и ты… влюбился в маму?

– Нет. Она уехала, а я остался. Я отказался от нее. Я сам виноват. А уже потом она умерла. И да, я влюбился в маму. – Евгений подул на кофе, отхлебнул. – Ты большая уже, ты должна понимать, что жизнь капитально не похожа на сказку.

– А если бы ты на ней женился, то кем бы сейчас был? – Следовало расставить все по местам в непростой семейной истории.

– Наверное, шарманщиком. Или грузчиком. Или генералом. – Отец невесело рассмеялся. – Не знаю. Все‐таки скорее грузчиком, чем генералом.

– То есть ты бы не стал красноармейцем, коммунистом? – Дочка всерьез испугалась.

– Нет, не смог бы стать. Поэтому и остался. И ее отпустил. Зато встретил твою маму.

Порыв осеннего ветра снес с тополя шлейф золотых листьев, поиграл им и рассыпал перед лавочками на горе дворнику. Оставшееся без маскировки птичье гнездо сиротливо вздохнуло и накренилось. Птенцов в нем давно уже не водилось: выросли, улетели строить свою поднебесную жизнь.

– А знаешь, это страшно хорошо, что ты мне рассказал, – резюмировала Даша, вглядываясь через стекло в комнату, не слышит ли ее мать, – значит, и Темка сможет снова влюбиться. Чем он хуже тебя?

– Сможет, – эхом отозвался отец, – ничем не хуже, капитально лучше меня. Главное, доча, верить, что у жизни припасен второй шанс.

* * *