По таёжной реке Бикин

Сперва постройкой гнезда занимался лишь самец. Он постоянно деловито прыгал по земле, собирая строительный материал. Особенно активен он был по утрам, с восьми до девяти часов. В это время он буквально ежеминутно приносил к месту постройки гнезда соломины. Обычно он подбирал валяющиеся травинки, реже отрывал стебли от дерновины. Приносимый им материал был весьма грубым и годился лишь на постройку каркаса чашечки гнезда. Самка все это время беззаботно скакала вокруг. Однако, когда строительство наружного слоя гнезда было завершено, наступил ее черед трудиться. Она оказалась ответственной за выстилку гнезда. Ее работа была более деликатной. Найдя тончайший корешок, щетинку кабана или волос изюбря, она вплетала их в гнездо изнутри. Четыре дня строилось гнездо. Затем, с интервалами в двадцать четыре часа, в нем появились одно за другим три белесых, с крупными бурыми пятнами яйца. А сегодня утром я обнаружил, что за ночь гнездо залило прибывающей водой. Я пытался спасти промокшее гнездо и переложил его повыше на берег. Но овсянки, поцикав тревожно, куда-то улетели, и больше я их уже не видел.

А дождь все моросит и моросит. И Бикин становится все выше и выше…

Но жизнь моя на острове не так уж однообразна, как может показаться со стороны. Несколько дней подряд, несмотря на непогоду, к моему биваку наведывались две маленькие синички-московки. Они тоже где-то строили гнездо. На бивак же они являлись за строительной ветошью. Эту пару больше всего интересовал Чук, поскольку он в это время линял и шерсть на нем висела клочьями. Стоило ему где-нибудь прилечь и задремать, как одна из птиц, трепеща крыльями, словно колибри над цветком, повисала у его спины. Иногда московке удавалось выхватить клок шерсти из собачьей шкуры. Чук тут же просыпался и подскакивал как ужаленный, пытаясь схватить проказницу. Я ругал Чука за это. Он обижался, опускал хвост, а синичка, растерянно вертя головкой, усаживалась на ближайший куст и начинала тревожно кричать. Щадя самолюбие друга, я надрезал спальный мешок, извлек из него порядочный тампон искусственной ваты и повесил его на дерево. Московок мое подношение привело в восторг. Но вот уже второй день их не видно. Только Бикин угрожающе ворчит все громче и громче…

Два дня назад пришлось переставлять палатку на новое место. Если ранее остров казался мне сравнительно большим, то теперь он весь как на ладони. Сухим остался участок поперечником не более двадцати метров. Из продуктов есть еще соль, немного чая и граммов триста риса. Все пристальнее и чаще присматриваюсь к тополю-великану, вернее, к его развилке в двух метрах над водой. Место кажется надежным…

А вокруг происходит черт знает что. Дождь то и дело сменяется снегом. Везде мутная вода. Голубого неба я не видел уже две недели. А черная ворона, усевшись на вершину тополя, поет-токует, славит весну! Правда, голос ее кажется хриплым, простуженным. Птица ритмично, до пятнадцати раз подряд произносит нечто вроде слогов: «Уть-ка-а-а». Периодически эта песня сменяется обычным карканьем, но, как бы спохватившись, ворона вновь принимается петь. От усердия или от натуги вместе с последним звуком песни ворона кивает хвостом. Крылья все время остаются плотно прижатыми к телу. Я вспоминаю наших европейских ворон. Они такие же, только тело у них серое, а при пении они в ритме крика приподнимают и опускают крылья, как бы хлопая себя по серым бокам. Я радуюсь, глядя на неунывающую птицу. Настроение сразу же поднялось. А Покула все не едет за мной.

Сегодня рухнуло дерево, на которое я возлагал большие надежды. Говорят, что деревья умирают стоя. Это неточно. Стоя умирают только те из них, на долю которых выпала тихая жизнь. Я видел, как падало мое дерево. Оно было еще полно сил, но его корни подмыла вода. Глухим громом отдалась по воде его кончина, словно пушечный выстрел. Траурным эхом загудели сопки. Даже могучий Бикин взволнованно заколыхался. Ухватившись за крону, вода играючи развернула дерево вдоль берега и поволокла вниз. Все, что осталось от гиганта, — свеж осыпь мокрой земли. Но дерево было еще живое. Ему придется умирать лежа.

В эту ночь я спал тревожно. Лежа в палатке, слыша совсем рядом бурлящую реку, я все время думал о том, не заливает ли вода мое последнее пристанище. Несколько раз я вылезал в темноте наружу и в свете фонарика разглядывал воткнутую с вечера у уреза воды палочку. Вода, правда, медленно, но все же ползла вверх. Но сегодня уже 11 мая. Я благополучно прожил на этом острове почти четырнадцать суток!

На следующее утро я проснулся оттого, что Чук скреб двери палатки, просясь наружу. Мне послышался чей-то разговор. Я выглянул. К берегу с заглушенным мотором причаливал Покула. В лодке кроме него еще кто-то. Я слышу голос его жены:

— Ой, он же на совсем малюсеньком островке, как зайчик!