По таёжной реке Бикин

— Задержался я малость, — вместо приветствия буркнул Покула, — оплошал один русский. На заломе нашли только доски от его лодки и бочку с бензином. Несколько дней искали, да разве найдешь… А как твои дела? Ничего нет?! Ну да ладно, едем дальше. Здесь недалеко, возле барака на Леснухе, мой свояк Семен Канчуга видел на днях сразу двух рыбных филинов. В его доме хоть вещи высушишь. И протоки там поуже, легче через них перебираться…

По-моему, Чук больше меня обрадовался приезду люден, по крайней мере он, не скрывая своих чувств, облизал лицо наклонившегося к костру Покулы.

— Тээ, — резко вскрикнула супруга охотника. Этим звуком удэгейцы усмиряют своих собак. Чук не знал ни одного слова по-удэгейски и поэтому не обиделся на нее.

Чукия

Барак на Леснухе показался мне дворцом. Еще бы! Настоящие стены. Настоящая крыша. Настоящая печка, от которой вокруг сразу же становится нестерпимо жарко. Понравился этот день и Чуку. Он не мог оторваться от щелей в полу, вынюхивая поселившихся там мышей.

В этом бараке я прожил более полумесяца. Все эти дни стояла чудесная, солнечная весенняя погода. Это ее, наверное, предсказывали черные вороны, токуя под дождем. Не получая пополнения, Бикин как-то сразу опал, успокоился, стал чистым и прозрачным. Я чувствовал себя как на курорте. По ночам искал рыбного филина. Много работал и днем: проводил учеты дневных птиц, разыскивал их гнезда, наблюдал за поведением родителей, следил за ростом и развитием птенцов. Наконец, много времени отнимала «охота» с магнитофоном. Записанные голоса я тут же проигрывал и, глядя, как реагировали на них птицы, расшифровывал смысл «птичьего разговора». В общем работы хватало.

Чук тоже старался быть при деле. Он постоянно помнил, что его взяли в экспедицию, чтобы было с кем разговаривать. Но я находил время разве что для ругани, то есть простуженным голосом кричал, например: «На бурундука лаять нельзя!» или «Как тебе не стыдно гонять маленьких птичек!» Правда, на коротких привалах я разговаривал с собакой больше. Но Чуку нужна была не только речь, но и жесты, а руки в это время у меня обычно оказывались занятыми: я либо набивал махоркой трубку, либо вытаскивал из густой псовины моего компаньона клещей. Иногда собака говорила мне: «Ну тебя, хозяин, с твоей прокуренной избенкой, я лучше пойду рыбного филина искать». Сказав это, пес обычно уходил на часик-другой полаять на бурундука или ежа. А что же касается «филина искать», то это была наша общая присказка, означавшая: «Хватит отдыхать, пора браться за дело!»

Было у нас и еще несколько тем для бесед. Они, как правило, возникали в особенно холодные ночи, когда даже собаке становилось зябко. Тогда она искала место подле меня. Вдвоем мы согревались быстрее. В этих случаях я посмеивался над псиной, забывшей, как спали в лесу ее предки. При этом мы обычно вспоминали нашу городскую квартиру, тепло и, конечно, диван, на котором нам разрешалось валяться, задрав ноги к потолку.

Правда, чаще всего наши разговоры вертелись вокруг пищи. Я говорил собаке:

— Погоди, варево еще не остыло. Ты же хорошо знаешь, что собакам нельзя есть горячую пищу — чутье можно испортить.

А Чук мне в ответ:

— А может быть, похлебка уже и остыла.

Из-за собаки я не садился есть, пока пища действительно не остывала совсем. Я не боялся испортить чутье, но было неудобно есть на глазах у голодного друга. Но даже когда мы начинали есть вместе, Чук справлялся со своей долей намного быстрее меня. Тогда я вынужден был говорить ему:

— Ну что ты клянчишь мой кусок? Я ведь не смотрел тебе в рот, пока ел ты!

Собака все понимала, но удержаться и не провожать глазами ложку от миски до моего рта не могла. Она следила за каждым исчезающим куском, и с ее языка мне на ноги капала слюна. Я даже как-то пригрозил Чуку, что в следующий раз буду обедать в высоких болотных сапогах.

Но это все шутки. Главное же, из-за чего я люблю собак и беру их с собой в экспедиции, — это то, что при них можно в полной мере чувствовать себя человеком. Это проявляется во всем: в голосе, которым мы разговариваем в лесу, в подбираемых словах, наконец, в темах разговоров. А если к этому добавить еще, что при собаке появляется возможность кого-то поучать, стыдить или ругать, то каждому ясно: жить в тайге, где нет людей, человеку одному невозможно…

Вот и сейчас, только что придя из лесу, я растопил печку и уселся на нары. Два часа ночи. Под нарами Чук гоняет мышей. Я слышу, как он деловито сопит носом.

— А знаешь, — говорю я, — как было бы здорово, если бы нам удалось отыскать гнездо рыбного филина!

Собака про себя говорит: «Ага» — и еще тщательнее принимается пронюхивать щели под нарами.

— Да нет, не мышь поймать, а гнездо филина найти, повторяю я.

Чук озадаченно садится на пол посреди избушки и пристально смотрит мне в глаза. И я счастлив, что мы понимаем друг друга.

Следы обрываются у Бикина