По таёжной реке Бикин

К этому же периоду жизни на Бикине относится и знакомство с братьями Александром и Николаем Сигде, в зимовье которых я жил на Пушной. Александр был глухонемым. Он потерял слух в восьмилетием возрасте, переболев энцефалитом. Как следствие потери слуха пропала речь. Однако более интересного человека и собеседника (я не оговорился!) я, пожалуй, не встречал в Приморье. Пантомима его была исключительно выразительна. Глядя на него, я без труда угадывал не только зверей, о которых он рассказывал, но узнавал много больше — их чувства, переживания. Я видел, как звери подкрадываются к добыче, как резвятся, как в диком ужасе уносятся прочь или падают, сраженные меткой пулей… Сам же Александр понимал меня буквально с полуслова. Я еще подбирал слова и едва начинал шевелить губами, как он уже, уловив, что мне нужно, отвечал на вопрос. Дня через два, когда я овладел элементарными жестами, наши беседы стали протекать совсем легко и свободно. Прервать их могла только темнота, мешающая видеть друг друга.

По себе зная, что на охоте, да и в таежной жизни вообще, слух является, пожалуй, главным из чувств, я не переставал удивляться большой удаче Александра на промысле. Я ходил несколько раз с ним в тайгу и был поражен его способностью видеть и даже чуять следы зверей. Зрение его было бесподобно. Он видел ночью почти так же, как и днем. Все охотники Бикина знали, любили и уважали Саньку-немого, как они звали его.

От Александра я узнал, что в районе его зимовья живет не один тигр, которого я видел, а четыре — самка с двумя годовалыми тигрятами и старый самец, хромающий на переднюю правую лапу… А Николай рассказал, что на Александра в прошлую зиму, когда тот, наклонившись, свежевал кабана, сзади (он же глухой!) навалился здоровенный медведь. Санька зарезал его ножом.

Братья Сигде немало удивили меня и еще одним. В свободные минуты мы часто все вместе рассматривали цветные рисунки, приложенные к определителю «Птицы СССР». На них изображено больше семисот различных видов птиц, обитающих во всех ландшафтных зонах нашей огромной страны. Оба удэгейца без труда узнавали тех птиц, которые хотя бы изредка встречались на Бикине. При этом речь шла, разумеется, не только о промысловых птицах, но и о «всякой мелочи», включая вьюрков, овсянок и других. Я много ездил по России, был знаком со многими замечательными русскими охотниками, но их познания в орнитологии дальше «крупных» птиц обычно не шли. «Мелочь» наши охотники не знают и не замечают. Позже я убедился, что Александр и Николай Сигде не были счастливым исключением Большинство охотников-удэгейцев хорошо знает птиц.

Вот среди таких замечательных людей посчастливилось мне жить и работать на Дальнем Востоке. Я ел кабанятину, оленину, козлятину, в каши подливал медвежий жир, спал на звериных шкурах. Кстати, их было у меня две — бурого медведя и изюбря. Первая неудержимо лезла по непонятным причинам, вторая тоже, но ей уж так положено, поскольку волос у оленей очень ломкий. От этого даже после непродолжительного отдыха я поднимался со своей лежки покрытый шерстью, словно зверь.

В июле моя переполненная впечатлениями жизнь среди охотников-удэгейцев была омрачена. Однажды мой помощник Саша Бардин вернулся из сопок весь в жару и красный, как рак. На следующий день у него начались сильные головные боли. Я как мог обхаживал его, но, когда в нашей аптечке, кроме настойки йода и бинтов, ничего не осталось, не на шутку встревожился. Как назло, к этому времени все удэгейцы разбрелись по тайге в поисках пантачей. В зимовье, не считая собаки, нас было всего двое. Лодки не было. А до ближайшего населенного пункта — Красного Яра, где можно было рассчитывать на медицинскую помощь, более ста порожистых километров. День ото дня парню становилось все хуже, а я ничем не мог ему помочь.

Лишь к концу второй недели удалось поймать на Бикине перегруженную лодку незнакомого удэгейца. Почмокав губами и покачав головой, тот согласился отвезти Сашу в Яр. Вдвоем мы сесть в лодку не могли и я, потеплее закутав больного, распрощался с ним. Тревога грызла меня, пока не была получена весточка из поселка, где говорилось, что Саша жив и поправляется, что он лежит в ярской больнице и что врачи, окружив его вниманием, делают ему в день по нескольку уколов. В этом же послании говорилось, что дети Покулы его навещают. В больнице сказали, что Саша подхватил энцефалитную лихорадку. Ее передает гнус. В отличие от настоящего энцефалита она редко дает осложнения. К концу июля Саша поднялся на ноги, и мы вместе улетели в Ленинград.

У ГНЕЗДА РЫБНОГО ФИЛИНА 1971

Среди друзей