По таёжной реке Бикин

Рассчитывая сфотографировать самца, сидящего на ветке, при дневном освещении, я стал ждать, пока тень, закрывающая его голову, отойдет немного в сторону. Но этого я так и не дождался. Отползала тень, а вместе с ней, даже не приоткрывая глаз, двигался по суку и упрямый филин. Более несговорчивой птицы я не встречал во всей уссурийской тайге!

Было очевидно, что жизнь рыбных филинов подчинена строгому режиму. Как бы ни свистели голодные птенцы, ничего не изменится. Я мог с уверенностью сказать наперед, что самка появится у гнезда около восьми часов вечера, что она обязательно сперва усядется в стороне от самца, а затем перелетит ближе и займет свой личный сук, расположенный в метре от насеста самца. Я мог бы биться об заклад, что в следующий момент они примутся исполнять песню-дуэт. Знал я и то, что токовать взрослые птицы будут до двадцати часов десяти минут и только после этого полетят за кормом. Вскоре они поймают по лягушке (полагаю, что сделать это несложно!) и предложат их птенцам. Потом самка улетит на более серьезную охоту, а самец останется возле гнезда и будет периодически подносить птенцам мелкие подачки. Интересно, прав ли я окажусь со своими предсказаниями? Сейчас тридцать пять минут восьмого. Я спокойно жую размоченные в сладком чае сухари. У меня их на лето запасено три ящика. Это моя основная пища.

Предсказания начинают сбываться. Без десяти восемь в первый раз за вечер подала голос самка. Еще через пять минут, закончив туалет, она уже уселась на свое законное место. При ее появлении самец сразу же преобразился, широко раскрыл глаза и резко встряхнулся, приводя в порядок оперение. Похоже, что, несмотря на заботы, он не перестает следить за собой, особенно в присутствии супруги. Это хорошо. Осталось четыре минуты до восьми часов, когда птицы запели дуэтом. При этом, как и положено, песню, начинаемую самцом, обязательно заканчивает самка. Последнее слово всегда остается за ней.

Запоздалое любовное пение родителей раздражает голодных филинят. Их сдержанный жалобный плач вновь перерастает в хулиганский свист. Им не дождаться, когда наконец отпоют вечернюю зарю их «предки». В свисте слышу слова: «Кончайте гудеть! Натощак вас невозможно слушать! Ведь мы же голодны!» Но родители невозмутимо продолжают свой брачный дуэт.

Все-таки я чуть-чуть ошибся. Родители замолкли и слетели с насиженных мест не в десять минут девятого, как я предполагал, а на четыре минуты позже. Но все равно — хоть часы сверяй! В тайге такая точность устроит каждого. И дальше все идет как по-писаному. Вот первую лягушку уже проглотил большой птенец. Теперь второй свистит громче его. И не напрасно. Следующей лягушкой завладевает он. Все идет нормально. Вот солнце спряталось за Олонскую сопку. А черемуха скоро зацветет. Ее бутоны уже побелели и вот-вот раскроются. Ночи проносятся. Время идет. Долго ли еще пробудут филинята в дупле?

Совиная ночь

В эту ночь в палатку, из которой я наблюдаю за рыбными филинами, я взял с собой Чука, рассчитывая, что вдвоем нам будет теплее: уж очень я мерзну по ночам. До этого я оставлял собаку на основном биваке, боялся, что от нее будет только лишний шум: то ушами затрясет, то чесаться примется. Сейчас Чук спит. Полчаса назад он получил от меня приличный шлепок. Услышав возню, сопровождающую кормление птенцов, он решил, что там без него не обойдутся, и попытался выбраться из палатки. Вот и схлопотал наказание. Собака обиделась, но холоднее от этого не стала. В ее густой псовине я отогреваю озябшие пальцы.

Вообще-то на наблюдения и фотосъемки я беру Чука часто. Он ведет себя отлично. Стоит ему углядеть фотоаппарат, водруженный на штатив, как облик его сразу же меняется: из жизнерадостной лайки, у которой ушки всегда торчком, а хвост бубликом, он на глазах превращается в побитую дворняжку. Кольцо хвоста разгибается, уши разъезжаются, и собака тут же укладывается спать. Неприязнь к процессу съемки у Чука настолько сильна, что сфотографировать его практически невозможно. Как только раскрываешь фотоаппарат, он отворачивается и залегает, упрятав морду под хвост.

Вот и сейчас Чук, приглашенный на наблюдение в качестве грелки, уже давно сладко сопит. Я понимаю, что он устал за день: целый день воевал с бурундуками, прорывавшимися к нашим съестным припасам, и делал многое другое. Но все равно сладко спать в присутствии человека, который ночью не может себе позволить вздремнуть хотя бы часок, по-моему, неприлично. Я легонько толкаю собаку ногой, и она просыпается. Мне становится жалко ее. Пусть уж хотя бы она выспалась! Но пес уже вновь размеренно засопел носом. И я утешаю себя тем, что зато для меня нет одинаковых ночей. Вот, к примеру, хотя бы сегодняшняя ночь, с 23 на 24 мая.