По таёжной реке Бикин

И вот я снова в укрытии. Жду вечера и ночи. Кажется, подготовил и проверил все: оптику, лампу-вспышку, маленькую лампочку, которая позже в темноте будет освещать дупло. Это приходится делать каждый вечер — проверять контакты, не сели ли батареи и так далее. Не забыл принести с бивака и бидон с крепким чаем. Здесь же и все мои теплые вещи: майские ночи на Бикине весьма прохладны. К вечеру постепенно «утепляюсь». Вот уже надеты третьи и последние брюки, все имеющиеся в наличии носки, меховая безрукавка, пиджак (под ним две рубашки) и брезентовая куртка. Рядом лежит еще пара чистых шерстяных портянок. Когда станет совсем холодно, одну из них я надену вместо кашне, которого у меня вообще нет, вторую повяжу на голову поверх берета наподобие чалмы. Двойной черный мешок для перезарядки фотокассет будет служить муфтой. Подо мной небольшая шкура белогрудого медведя и тонкий спальный мешок-одеяло. Кажется, теплых вещей много, но к рассвету, когда чай в бидоне превратится в лед, я все равно буду помирать от холода. Но пока мне тепло, и я доволен.

К тому, что я прячусь в палатке, совята давно привыкли и почти не реагируют на мою возню там. Примолкшие было при моем приближении, они уже начинают забывать обо мне и вспоминать о голоде. Однако взрослые рыбные филины не спешат подлетать на зов птенцов. Вообще они не очень-то балуют их своим вниманием. Более того, я поражаюсь хладнокровию, с которым родители позволяют мне безнаказанно бродить возле гнезда и даже заглядывать в дупло к птенцам. В лучшем случае, улетев заранее, они будут тревожно гукать вдали. В этой связи я вспоминаю других сов: длиннохвостую и бородатую неясытей, болотную и иглоногую и многих других, от которых мне всегда изрядно доставалось. Мощные удары когтистых лап самки бородатой неясыти я, наверное, запомню на всю жизнь.

Удивляли меня родители филинят и еще одним. У всех сов, которых мне когда-либо доводилось наблюдать, обязанности взрослых птиц по отношению к выводку были строго определены: более мощная и крупная самка грела, кормила и охраняла птенцов, а самец охотился и доставлял пищу. Даже когда совята подрастали и не требовали обогрева, самка обычно находилась возле них. Мои же рыбные филины вели себя иначе. Здесь у гнезда я гораздо чаще встречал самца. В его обязанности входила охрана участка и птенцов, а также их кормление. Он приносил совятам пищу гораздо чаще, чем самка. Поскольку ему приходилось совмещать сторожевую деятельность с кормлением птенцов, то и охотился он вблизи гнезда. Его добычей были в основном лягушки, которыми в это время года буквально кишели все канавы. Самка же подолгу отсутствовала. Она охотилась на протоках Бикина, и ее добычей была, как правило, рыба. Поймать ее сложнее, чем выхватить одну из лягушек, собравшихся на икромет. Поэтому самка и реже прилетала в дупло. Кроме того, как удалось выяснить, на Бикине самка не только охотилась. Она учила также этому ремеслу своих прошлогодних птенцов и успевала иногда подкормить их. Только этой необычной особенностью гнездовой жизни рыбных филинов, при которой самка сохраняет связь с прошлогодним выводком многие месяцы, можно объяснить тот факт, что основные заботы о птенцах в гнезде у этих сов падают на плечи самца.

Вот и теперь на призывный свист филинят, сидящих в дупле, первым прилетел самец, а не самка. Он с ходу уселся на свое обычное место — толстый сук ясеня, росшего в двадцати метрах от гнезда. Здесь самец сидит каждый день, отчего кора на суку уже сгладилась. Усевшись, он вопросительно уставился на птенцов, всем своим видом как бы спрашивая совят, зачем они вызвали его в неурочное время. Птенцы удвоили силу и решительность свиста, но папаша, видимо, не собирался средь бела дня приниматься за охоту. Ведь сейчас только шесть часов вечера.

Потоптавшись на суку и выбрав затененое место, он принялся перебирать перья. Птенцов это привело в исступление. Их рты не закрывались ни на минуту. Иногда их свист даже срывался на плач, заканчиваясь почти рыданием. Но самец невозмутимо продолжал рыться в оперении.

То, что произошло дальше, мне не совсем понятно и теперь. Окончив туалет, самец ни с того ни с сего тоже засвистел. При этом звуку, испускаемые нм, заканчивались тем же самым всхлипыванием, на которое голодные птенцы возлагали столько надежд. Создавалось впечатление, будто он специально передразнивает птенцов. Свистнет один из них — и самец тут же передразнит его. Разница была лишь в манере подачи голоса. Птенцы, боясь просмотреть момент подлета родителей с кормом, свистели с открытыми глазами. Самец же свистел, закрыв глаза. По всему было видно, что ему не от кого ожидать подачки. «Передразнивание» продолжалось несколько минут. Постепенно приморившись, совята замолкли. Казалось, задремал и самец.