По тонкому льду

Собственно, дела еще не было. Но мы готовились к нему. Ждали Костю, он должен был появиться с минуты на минуту.

Демьян выложил на опрокинутый ящик, который служил столом, какие-то заметки и вооружился карандашом.

Сразу сосредоточившись, он что-то подчеркивал, делал какие-то пометки. Его прямые сухие волосы свисали на лоб и глаза. Я наблюдал за ним. Ему, конечно, тяжелее, чем любому из нас. Ой как трудно жить на нелегалке, по документам собственного изготовления, именуемым «липой». Но ведь Демьян не только жил и укрывался. Он бродил по городу, заходил в дома, встречался с людьми, проводил заседания бюро. Нужно было быть не только осторожным, но и безумно смелым. Ведь на каждом шагу его ожидала опасность. На каждом!

Сейчас мне очень хотелось заговорить с Демьяном на эту тему и предостеречь его. Но я знал, наверняка знал, что не найду отклика в его душе. Демьян был честен, смел, но очень сух. Он считал, что делает лишь то, что от него требуется, и никакого героизма в этом не видел. И

подвиги других расценивал как обычное, само собой разумеющееся дело. Мы советские люди, рассуждал он, коммунисты. Иначе мы и не можем себя вести, иначе мы не имеем права поступать.

И вообще Демьян не любил откровенностей и сердечных излияний. Быть может, это его недостаток, быть может – достоинство. Судить не берусь. Но упрекнуть его в чем-либо другом я не мог.

Пришел Костя. Свежие снежинки таяли в его волосах, прозрачные капельки стекали на лоб. Он улыбался, улыбался радостно, торжествующе.

«Значит, все в порядке», – заключил я.

Демьян оторвался от бумажек:

– Ну как?

– Узнал.

Костя надул щеки, с шумом выпустил воздух, прошел к стене, сел на кирпичи, сложенные столбиком.

Я посмотрел на Демьяна. Мне хотелось спросить его:

«Что вы на это скажете? Я же заверял, что Костя перестанет быть Костей, если не сделает того, что ему поручили».

Демьян пошевелил подвижными ноздрями, собрал бумажки, отложил в сторону и попросил:

– Ну, рассказывайте.

– А что рассказывать? Узнал. Через Фролова. Потом сам сходил и посмотрел.

– Фролов служит в полиции? – поинтересовался Демьян.

– Да, у нас. Он ведает квартирными делами. До войны в коммунхозе промышлял. Сволочь порядочная.

– Ну и что же? – продолжал подбираться к главному

Демьян.

– Восточная улица, восемьдесят два. Двухэтажный дом. Деревянный. С подвалом, вернее, полуподвал. Часовой. С улицы не подобраться. И со двора ничего не выйдет. Ворота и калитка исправные. Сейчас телефон подводят. А вот со двора по соседству – думаю, выйдет.

– Поджечь? – спросил Демьян.

– Ну да.

– Да, это самое лучшее. Как вы считаете? – обратился

Демьян ко мне.

Я не возражал. Дело в том, что из информации Пейпера мы узнали, будто представитель СД вывез из разных городов, оккупированных немцами и лежащих восточнее

Энска, какие-то архивы. Думали вначале, что эти архивы пойдут на запад, но они осели в Энске. Немцы занялись их изучением. Нашли укромное местечко и стали рыться в бумагах. Где они укрылись – никто не знал, в том числе и

Пейпер. А вот Костя сегодня выяснил.

– Народу в доме целая орава, – сказал он. – В окна видно.

Большая земля уже знала об архивах и предложила уничтожить их. Как? Это уже наше дело.

– Кому поручим? – спросил Демьян.

– Я начал, я и кончу, – ответил Костя, нахмурив брови.

– А если вам поможет Цыган? – осведомился Демьян. –

Вдвоем сподручнее.

– Не всегда. Ну что ж, вдвоем так вдвоем. Только по моему плану.

Я не возражал.

– Договорились. Приступайте к делу немедленно. Архивы есть архивы. В руках врага это находка. Жечь их, когда немцы разберутся во всем, не имеет смысла.

– Понятно, – заметил Костя.

Итак, мне предстоит выполнить операцию вместе с

Костей. Это и удобно и в то же время сложно. Сложно потому, что Костя очень своеобразен по характеру. В свои девятнадцать лет он необычно самостоятелен. И неизвестно, откуда эта самостоятельность: воспитана ли в семье или приобретена работой в подполье. В войну он вошел прямо со школьной скамьи. Отец его говорил, что таких, как его сын, в городе хоть пруд пруди, а толку от них никакого. Отец ошибался. Теперь это можно сказать точно.

Если бы в Энске отыскались еще три-четыре хлопца таких, как Костя, было бы чудесно, сила нашего подполья увеличилась бы намного.

Город он знал как свои пять пальцев. В нем провел детство, юность. Разводил голубей, удил рыбу, играл в «белых» и «красных», лазил в чужие сады за яблоками и грушами, имел друзей и недругов. Своенравный, избалованный хорошей жизнью, достатком в доме, Костя привык спорить, дерзить, пререкаться. Он любил командовать над сверстниками, огрызался отцу и матери, ни во что ставил старшего брата.

Когда оккупанты приблизились к Энску, Костя пошел в военкомат и сказал, что останется в городе. Отговорить его было трудно. И военкому, и родителям. Все равно он поступит по-своему. Костя остался, а с ним, для присмотра, осталась его сестра Аленка. Ее мы нарочно не вовлекали ни в какую работу. Она сидела дома, шила, готовила еду, топила печь.