По тонкому льду

Утром, следуя примеру Филина, мы посетили калининскую баню и чудно попарились. Посвежевшие и помолодевшие, отправились с визитом к хозяину дома на Медниковской.

О хозяине мы успели узнать все, что следовало. Ни его прошлое, ни настоящее, ни его род занятий, ни поведение

– ровным счетом ничто не вызывало сомнений или подозрений. Приводам не подвергался, не арестовывался, под судом не был, в белой армии не служил, в бандах не участвовал, права голоса не лишался, женат один раз, алиментов не платит.

– Более чистого человека трудно себе представить, –

сказал Дим-Димыч.

Собственно, это и позволило нам пойти на известный риск и заглянуть к нему.

Но идеального, в полном значении этого слова, человека найти трудно. У хозяина дома по Медниковской был порок. Он пил. Пил запоем. Запой длился дней десять –

двенадцать. Наступала депрессия. Месяц, другой, иногда и третий бедняга крепился, но стоило споткнуться на одну ногу – и следовал рецидив.

Вот мы и у дома на Медниковской.

Дворовая калитка болталась на одной петле под порывами ветра и жалобно поскрипывала.

Я толкнул первую дверь. Она подалась. Без стука мы прошли через вторую. В просторной комнате, с выходящими на улицу окнами, мы увидели хозяина. Пухлый, бледный мужчина полулежал-полусидел на диване с яркой, цветистой обивкой, опершись спиной на большую подушку. Голова его, затылок и часть лица были обложены крупными капустными листьями. Возле дивана стояла табуретка, на ней медный таз, наполовину наполненный водой, а рядом фарфоровая чашка в проволочной оплетке с какой-то жидкостью ядовитого цвета. Воздух был пропитан валерьянкой и еще чем-то едким, неприятным, не поддающимся определению.

«Запашок – хоть святых выноси», – отметил я и любезно приветствовал хозяина, назвав его по имени и отчеству.

Глаза его удивленно и оторопело уставились на меня.

Чересчур удивленно и чересчур оторопело.

– Кх... кх... Откуда вы меня знаете? – вопросил он отсыревшим голосом.

– Не подумайте, что из энциклопедии, – невозмутимо ответил Дим-Димыч, подошел бесцеремонно к окну и открыл форточку.

Хозяин неожиданно улыбнулся и покачал головой. Затем он решительно содрал с себя капустные листья и швырнул их в медный таз.

Нашим взорам открылось опухшее лицо с обвисшей, как у индюка, кожей на шее, довольно внушительный голый бугристый череп.

Хозяин встал, проворно заправил нательную рубаху в брюки, застегнул их, сунул босые ноги в домашние войлочные туфли.

– Прошу садиться, – проговорил он. – Чем могу быть полезен?

«Слава богу, – подумал я. – Не пьян. Вышел из штопора». Мы отрекомендовались работниками паспортного отдела и изложили суть дела. До нас дошли сведения, что в доме долгое время живет непрописанный человек.

– Ну что за народ эти соседи! – возмутился хозяин. – В

чужом глазу соринку подмечают, а в своем бревно не видят. Как же это так – долго? Пять суток жил человек. Ну и что?

– Говорите, жил? А где он сейчас? – осведомился я.

– Уехал. Вчера уехал.

– Неожиданно? – решил уточнить Дим-Димыч.

– Почему неожиданно? Я знал, когда он уедет. Он сказал об этом в день приезда.

– Это ваш родственник? – спросил я.

– Какой там родственник! Второй раз в жизни встретились. Познакомились год с лишним назад. В Иркутск я ездил. Дочка у меня там. Замужняя.. На обратном пути в вагоне познакомились. Сами небось ездили, знаете. Разговорились. Слово за слово. Картишки, выпивка. Вместе до

Москвы-матушки. Я из отпуска, он в отпуск из Благовещенска. Инженер. Серьезный такой. Цену деньгам знает.

В питье умерен. Адрес взял. Интересно, говорит. Когданибудь загляну в Калинин. Вот и заглянул. Деньги предлагал. Я отказался. Все-таки одарил меня. Вот эту штучку пожаловал, – и хозяин показал нам очень тонкий металлический портсигар с вырезанными на нем тремя буквами:

«Р.В.С.».

– Вроде как «Реввоенсовет», – объяснил хозяин.

Это было все, чем отметил здесь свое пребывание Филин.

– А как его зовут? – спросил Дим-Димыч.

– Валентином. Полностью: Валентин Серафимович

Рождественский.

Меня будто что-то обожгло. Рождественский Валентин

Серафимович. Ведь это тот самый, которого Филин в свое время собственными руками отправил в бессрочную командировку на тот свет.

– Вы уверены, что его фамилия Рождественский? –

спросил я.

– Господи! Что же я, безглазый, что ли? Паспорт его в руках держал. Он просил: «Пропишите!» А стоит ли? На пять суток-то? Волокита одна.

Дим-Димыч разглядывал буквы на портсигаре. Переглянулись. Поняли друг друга. В словах не было нужды.

Мы встали, предупредили хозяина о соблюдении паспортного режима и распрощались.

Половицы захлюпали под нашими ногами, когда мы шли к выходу. Пожилая женщина, видимо жена хозяина, с подобранным подолом старательно смывала грязь с наслеженных ступенек крыльца.

– Ожидал ты что-либо подобное? – спросил Дима уже на улице.

24 октября 1939 г.

( вторник)

Сегодня московские чекисты получили санкцию прокурора на арест Филина-Рождественского. Понадобился почти месяц, чтобы собрать о нем необходимые сведения.