По тонкому льду

Под фамилией Филин он был прописан в Москве и жил на юго-западной окраине, в Арсенальном переулке, а документами Рождественского пользовался при выездах из столицы. По возрасту он оказался старше, чем мы предполагали. Ему стукнуло сорок два года.

Филин нигде не служил и занимался частной медицинской практикой как фельдшер. Часть клиентуры принимал у себя, часть обслуживал у больных на дому: делал лечебные массажи, внутривенные вливания, ставил банки, пиявки. Его хорошо знали завсегдатаи Сандуновских бань, где он раз в неделю делал массажи.

Жил холостяком, увлекался музыкой, дома играл на виолончели. Никаких сборищ в квартире не устраивал и у хозяев пользовался репутацией спокойного и солидного жильца.

Получив санкцию прокурора на арест Филина, капитан

Решетов – работник центрального аппарата НКГБ – провел узкое совещание, на которое вызвал меня.

О капитане Решетове я много слышал, но увидел его впервые лишь сегодня. Имя его в кругах чекистов было овеяно романтикой. Он отчаянно дрался в рядах Интернациональной бригады в Испании. О его храбрости рассказывали легенды. Внешне он был хмур, суров, говорил спокойно и умел заставить себя слушать. Все участники совещания, в том числе и я, ловили каждое его слово.

Когда все было оговорено, Решетов помял кисть своей левой раненой руки, кровь в которую, как я понял, поступала не совсем нормально, и сказал, ни к кому персонально не обращаясь:

– Ждать больше нельзя, а надо бы. Ой, как надо бы...

Трудно поверить, что Филин над собой никого не имеет.

Невероятно!

В десять вечера старший лейтенант Аванесов, лейтенант Гусев и я сели в машину и отправились на операцию.

Задача наша состояла в том, чтобы застать Филина врасплох. Известно, что преступнику достаточно нескольких секунд, чтобы уничтожить неопровержимые улики и приготовиться к самообороне.

В комнате Филина, двумя окнами выходящей во двор, горел неяркий свет. Но разглядеть, что происходило внутри, было нельзя: плотные шторы, закрывавшие окна, оставляли лишь узкие щели. Сквозь одну из них мы увидели стену, сквозь вторую – угол платяного шкафа.

Расположение комнат в доме было заранее изучено.

Через ход со двора и коридор можно пройти прямо к Филину, а с улицы – только минуя две хозяйские комнаты.

Лейтенант Гусев остался на улице, а я и Аванесов поднялись на ступеньки крыльца.

Дверь, как и следовало ожидать, была заперта. Мой спутник достал что-то из кармана и бесшумно вставил в замочную скважину. Два осторожных поворота кисти руки – и створка подалась. Мы оказались в совершенно темном коридоре, замерли, прислушались. Я включил карманный фонарик. Все правильно: левая дверь ведет в кухню, правая – к Филину. Интересно, заперта она или нет?

Если заперта, придется прибегать к содействию хозяина.

Но прежде надо проверить, не производя никакого шума.

Аванесов протянул уже руку к двери, как за нею послышались шаги, шум переставленного стула, опять шаги и скрип задвинутого ящика. Мы, точно по команде, попятились, и я погасил фонарик.

Дверь открылась, и в рамке света показался Филин. На нем была военная форма со шпалой на петлицах. Держа пистолет наизготовку, мы надвинулись на него, и Аванесов негромко скомандовал:

– Спокойно! Поднимите руки! Так.

Тесня Филина, мы заставили его вернуться в комнату.

Я прикрыл дверь, спрятал пистолет и стал обшаривать карманы Филина. В них оказался пистолет «браунинг», большой складной нож, два кожаных бумажника – один с документами, другой с деньгами – и разная мелочь.

– Можете опустить руки, – разрешил Аванесов. – Садитесь и отдыхайте.

Филин опустился на стул. Лицо его оставалось совершенно спокойным и ничего не выражало: ни страха, ни растерянности, ни волнения. Он сидел между дверью и единственным столом, на котором горела настольная лампа, освещавшая комнату.

– Пригласите хозяина и лейтенанта, – приказал мне

Аванесов.

Я направился к двери, открыл ее, шагнул через порог и, повинуясь какой-то неожиданной мысли, оглянулся. В

этот момент Филин сделал прыжок к столу. Я тоже прыгнул, взмахнул рукой и угодил ему в челюсть. Без звука он рухнул на пол и на мгновение потерял сознание.

Аванесов, стоявший к нему вполоборота и рассматривавший бумажник,

удивленно взглянул на меня,

потом на лежавшего Филина.

– Что, собственно, он хотел сделать?

–

По-моему, разбить лампу, – ответил я.

– Лампу? Зачем? – Аванесов подошел к выключателю на стене и щелкнул им.

Загорелся верхний свет. –

Нет, тут что-то другое.

Филин легонько простонал, зашевелился. Аванесов наклонился над ним, помог подняться.

– Мы же с вами договорились отдыхать, а вы нарушаете порядок. Не годится, гражданин Филин. Сидите спокойно!

Филин снова устроился на стуле и стал ощупывать рукой ушибленное место. Он молчал и только косился на меня.

Теперь, кажется, можно было спокойно идти за лейтенантом Гусевым и хозяином дома.

Когда я вернулся в сопровождении понятых, Аванесов кивком головы подозвал меня и показал обнаруженный им на столе железнодорожный билет на двадцать восьмое ок-

тября. Плацкартный билет от

Москвы до хутора Михайловского.