По ту сторону фронта

Зарубин задумался. Этот Редькин определенно не внушал доверия. Во-первых, хищение парашютного мешка, во-вторых, эта история с эшелоном, с каким-то телеграфистом. Поднималась досада на самого себя. Надо было давно заняться Редькиным, не спускать с него глаз и добиться полной ясности.

«Тут я прошляпил, – ругнул себя Зарубин. – И дело надо исправить».

Шедший впереди Пушкарев остановился, подождал отставших от него Зарубина и Кострова, а когда те приблизились, вдруг рассмеялся.

– Что случилось? – удивленно спросил Зарубин.

– Да я все думаю об этом человеке с большой буквы, – сказал Пушкарев и зашагал вперед. – Хитрый мужичонка! До чего же хитрый! Не хочет идти в лагерь. Дошел до заставы, вызвал Рузметова. «Дальше, – говорит, – ходу мне нет, потому как разговор у меня секретный, а у вас есть люди ненадежные». Вы слыхали?

– Так и сказал?!

– Да, да.

– А что за секретный разговор?

– Не сказал даже Рузметову, требует главного. «Я, – говорит, – его хорошо помню».

Передовая застава размещалась в большой, глубокой, с амбразурами землянке, расположенной в километре от лагеря и тщательно замаскированной снегом и молодыми елками.

Около землянки стоял с автоматом дедушка Макуха.

– Дежурим, старик? – весело спросил Пушкарев.

– Дежурим, хлопчик, – ответил дед. – Табачком не побалуешь?

Пушкарев вынул из кармана кисет.

– Идите, а то у Усмана с тоски зубы заболят. Этот лохмотник со своей военной тайной сидит и молчит.

В землянке, около железной печурки, разогретой докрасна, сидели на низких чурбачках друг против друга Сурко и Рузметов. Молчание, видимо, длилось долго, потому что Рузметов, увидев вошедших, облегченно вздохнул.

Сурко, одетый в невероятно изодранный полушубок, встал, быстро оглядел вошедших и, узнав в них старых знакомых, поздоровался.

Все расселись на чурбачках возле печи.

– Опять с радостной вестью? – спросил Зарубин, доставая табак и бумагу.

Сурко отрицательно помотал головой и покосился на двери.

– Там все в порядке, – сказал Зарубин.

Тем не менее Сурко, наклонившись вперед, тихо, вполголоса начал говорить:

– Среди вас есть предатель… Он приходит в деревню, встречается с подозрительными людьми и опять исчезает. Я проследил его.

Воцарилась минутная тишина.

– Почему ты решил, что он предатель? – спросил Пушкарев.

Сурко нахмурился.

– Напрасно говорить не буду, – отрубил он. – Предатель самый настоящий. Приходит он в дом бандюги, у которого сын работает на фашистов, а зять по своей воле в Германию уехал. Был случай, когда в доме сидел гестаповец, а ваш партизан зашел туда и вышел целым и еще под хмельком. Это что, не предатель? Определенно предатель!

Зарубин попросил описать наружность партизана, заподозренного в предательстве.

По словам Сурко, это был человек высокого роста, немного сутуловатый; черты лица у него не совсем правильные, волосы рыжие, редкие. Носит сейчас треух.

– Насчет фамилии не скажу, потому как не знаю, – добавил Сурко, – но опознать смогу и промаху не дам.

Все напряженно старались представить, кто из партизан подходил под эти приметы. И тут Кострову пришла в голову мысль, навеянная разговором по дороге.

– Не Редькин ли? – произнес он не совсем уверенно.

Все подтвердили это предположение. Да, приметы совпадали: рост, сутулость, редкие рыжие волосы.

– Узнаешь, если покажем? – спросил Пушкарев.

– Узнаю! Ведите! – решительно заявил Сурко.

– Так. Еще один момент, – сказал Зарубин и от волнения встал. – Как называется твоя деревня?

– Выселки.

Командир бригады взглянул на Кострова. Ту же деревню назвал и Беляк.

– Да, все ясно, – произнес Костров. – И Редькина звать Василием. Вы фамилию владельца дома знаете? – обратился он к Сурко.

– А как же! Волохов…

Сурко охарактеризовал Волохова. В далеком прошлом, в годы нэпа, Волохов держал в деревне лавку, а в хозяйстве у него постоянно работали батраки. В период коллективизации он был инициатором и участником убийства председателя райисполкома, прибывшего в деревню по делам только что созданного колхоза. Волохова осудили. В сорок первом году он вернулся. Живет с дочерью, муж которой по неизвестным делам выехал в Германию. Сын Волохова – телеграфист, работает на железной дороге.

Теперь не было сомнений в том, что провокация с эшелоном была задумана сыном Волохова и Редькиным совместно, по заданию врага.

– Я думаю, что Редькина мы вызывать не будем, – сказал Зарубин, – а поймаем его, как говорят, с поличным. А товарища Сурко отпустим.

Возражений не было. Сурко поблагодарили и отпустили. Когда он ушел, Зарубин сказал:

– Я думаю, что мы не ошибемся, если представим его к награде…

Пушкарев поднял руку.

– Я – за. Могу даже и вторую поднять. Уверен, что полковник Гурамишвили нас поддержит.

Подошла суббота, которую все ждали с особенным нетерпением. Был принят план, разработанный Костровым и Снежко еще в городе вместе с Беляком. Во второй половине дня Костров, Бойко и Снежко отправились на лыжах в леспромхоз, где должны были переночевать у старосты, а назавтра, в воскресенье, не позднее шести вечера появиться в деревне Выселки, в доме Волохова.