По ту сторону грусти (СИ)

Гриневский, руководитель советской делегации на переговорах в Стокгольме о разоружении в Европе: ""В палате сидел какой-то сгорб­ленный человек с лохмами седых волос. Сначала я даже не понял, кто это, и только потом дошло - передо мной сам генеральный секретарь ЦК КПСС. Он очень сильно изменился: ещё больше похудел, осунулся и как-то сник".

И всё это Алеся наблюдала своими глазами. Всё было так, как можно представить: одинокая палата, тяжёлый медицинский запах, обступающие со всех сторон аппараты, паутина капельниц, а в ней совсем ослабший, поседевший до снежного инея Андропов с покорно смеженными веками и почти прозрачными руками поверх одеяла. С другой стороны, подготовиться к такому невозможно. И сердце у неё обливалось кровью.

Процедура гемодиализа длилась порой несколько часов. Алеся не могла оставаться с Андроповым до конца. Просто целовала в щёчку и держала за руку, сколько было возможно. Потом возвращалась к "реальности", которую воспринимала как тяжкий крест.

Как-то раз Юрий Владимирович собрался с силами и задержал Алесину руку в своей. Алеся вздрогнула и посмотрела вопросительно - а он тихо и застенчиво сказал:

- Прости.

- За что? - изумлённо спросила Алеся.

Юрий Владимирович отвёл взгляд. Он вздохнул и проговорил стыдливо:

- Я вечно тебя донимаю. Я же ни с кем из врачей и сестёр так себя не веду - ну прости меня, Лесечка, милая... это очень недостойно, я знаю, но это... это...

Он не смог окончить фразу и отвернулся. Наверное, у него предательски заблестели глаза. Алеся не видела. Лишь осторожно сказала:

- Это значит, что ты со мной сроднился? Не страшно, Юрочка. Можешь меня ругать. Я ведь неумелая, бестактная частенько. Да можешь мне любые обидные вещи говорить! - если тебе от этого легче станет. Я не принимаю близко к сердцу. Ну, я ведь и сама такая. Это тебе повезло, что я при тебе не болела, иначе б ты такое услышал...

Он тогда и вовсе не захотел к ней оборачиваться, и Алеся, погладив по плечу, оставила его.

Юрий Владимирович превратился в капризного грустного ребёнка. Он и по-прежнему оставался в ясном уме, говорил на серьёзные и значительные темы. Хотя из-за нарастающей интоксикации организма терял временами сознание и уплывал к далёким пределам. Но он то и дело хватал Алесю за руки, а потом, когда совсем ослаб, смотрел умоляюще, хотел, чтобы его гладили, целовали, говорили нежные слова - за любое тёплое прикосновение держался он, как за соломинку.

Юрий Владимирович закрывал глаза и, ощущая волны забвения, полностью отдавался лепестковой тиши её губ, трепету пальцев. А Алеся вспоминала фотографию трёхлетнего мальчика, и так же бережно обращалась не с дитятей, а с больным умирающим стариком, который всё равно для неё назывался Юрочкой.

Иногда она пользовалась периодами беспамятства, чтобы замереть у изголовья и целовать его, приговаривая самым стыдным и трепетным образом:

- Юрочка, маленький... сладкий мой, любимый мой... мой Юрик... Юричек... птичка моя... кровиночка моя, слезиночка моя, раночка моя...

Он не чувствовал в те моменты её поцелуев, слёзы падали на подушку, только когда он был в сознании, но тревожился и мучился, Алеся гладила его, баюкала и шептала, часто молилась.

Она не замечала и не хотела видеть, как смотрится со стороны, только ранее немыслимым было её припадание к изголовью больного и её шёпот:

- Господи Иисусе, забери моего Юричка, не мучай его, ну пожалуйста... искупятся его грехи, я молиться буду, любой обет дам, только не мучай, прошу...

Хотя при этом она знала: сколько отмерено, столько отмерено. Ему. Ей. Всем.

Недавно приходил и тот, чья фамилия злой шуткой проступила и в параллельном мире - Алеся кричать была готова от навязчивых аналогий. Галю ей последнее время хотелось придушить, прямо как девочке из чеховского рассказа "Спать хочется".

"Это была страшная картина, - вспоминал Чазов. - Около большой специальной кровати, на которой лежал изможденный, со спу­танным сознанием Андропов, стоял бледный, задыхающийся, растерян­ный Константин Устинович, пораженный видом и состоянием своего друга и противника в борьбе за власть".

А Алеся всё-таки пыталась казаться адекватной: капитана она незаслуженно обидела, а с Черненко старалась просто поменьше видеться и соприкасаться. Иначе б точно на неё бросилась.

На работе продолжали шушукаться и судачить, чем Стамбровская болеет. Она с тусклым удивлением обнаружила, что на эти сплетни ей наплевать. Потому что теперь и у неё не хватало упрямства твердить себе, что всё в порядке. К нытью в почке прибавились колющие боли в сердце - такие же настырные, без перерыва, словно кто-то ковырял гвоздём. И это она приняла как должное.

Но усилия принять происходящее оказались напрасны - меньшей кровью не обходилось. Алеся удивлялась, как её глаза не запеклись и не ослепли от такого количества жгучих потоков.