По ту сторону льда

Бермайер сообщил, что вынужден провести внутреннее расследование, после чего с радостью пригласит меня или моих специалистов для того, чтобы они могли взять анализы. На этом мне и стоило бы успокоиться, но спокойствия нет. Я могу отправить туда врача, заменившего Ардена на его посту, но я не хочу.

Я хочу присутствовать там лично.

Смотреть ей в глаза. Хочу смотреть ей в глаза, когда она поймет, что если мне понадобится, я найду её даже на краю света. И никакой Эстфардхар не встанет у меня на пути.

— Торн, — Солливер напоминает о себе, — давай убежим отсюда.

— Куда?

— Не знаю. В пустошь? Я всегда мечтала побывать в пустоши.

— Не боишься?

— Бояться? — Она приподнимает брови. — Что означает это слово?

Идея увезти ее в пустоши кажется заманчивой, и тем заманчивее она становится, когда я представляю унылый официальный вечер в окружении официантов и тянущихся в сторону нашего столика взглядов. Пока мы шли к нему, они впитывались, как дождевые капли в самом конце весны, и оседали, как снежные хлопья, в которые этот дождь переходит. Даже сейчас мы все еще под этими взглядами, и хотя мне совершенно на них наплевать, я подношу салфетку к губам и поднимаюсь.

— Как далеко ты готова зайти, Солливер? — подаю ей руку.

— А ты проверь.

Она поднимается, глаза ее вспыхивают азартом. Тем самым азартом, от которого все вокруг полыхает, как от удара пламени. Ее чувства — когда она их себе позволяет — сногсшибательные и резкие, бьющие порывами ледяного ветра, захватывающего дух.

В конце концов, это безумие.

Но оно стоит того, чтобы вышвырнуть из головы Эстфардхара, Бермайера, Рагран и Хэдфенгер.

Черная ночь над пустошами раскрывается только снегами и фарами нашего флайса. Белое и черное, никаких других цветов, даже полоски света выглядят неестественно. Я приказал мергхандарам остаться на границе четвертого круга, а это уже пренебрежение всеми известными протоколами безопасности, но сейчас, для меня — чем дальше в снега, тем сильнее колотится ее сердце — важно исключительно это.

Первых драконов мы видим, когда от белого снега неожиданно отделяется пласт, и взмывает в воздух прямо над нами. Солливер выдыхает, вцепившись в сиденье, кончики пальцев тоже белеют — но глаза по-прежнему горят.

Второй, третий, четвертый.

Они кружат над нами, и вскоре вспарывают черное небо, разрезая его белыми крыльями, чтобы развернуться. А мне нужно только отпустить свое пламя, и, не сбавляя скорости, взглянуть в глаза первому летящему к нам. Он надвигается молниеносной стрелой, смертоносной, как обломок льда, от землетрясения сорвавшийся с обрыва.

Я же чувствую бешеный прилив адреналина.

Не страх, нет — от Солливер тоже исходит что-то совершенно звериное, я почти слышу ее безмолвный крик, когда, подчиняясь моему пламени, дракон беззвучно взмывает ввысь за пару метров до удара о флайс. Уводит остальных за собой, и только тогда я сбавляю скорость.

Сажаю машину на плато, с которого уже не видно Хайрмарг, и здесь, в окружении снега, где больше ничего нет, внутри вихрями спиралей раскручивается мое пламя. Отец был прав: дракон усиливает, но мне не нужна ничья помощь, ничья сила — моей во мне столько, что я способен накрыть ею весь Ферверн.

Солливер смотрит на меня.

Смотрит глубоко, и когда я разворачиваюсь к ней, сама подается вперед. Я рывком притягиваю ее к себе, впиваюсь поцелуем в полураскрытые губы, проталкиваю язык в ее рот.

Она выдыхает — или пытается что-то сказать, но потом вместо этого врывается в меня с той же неистовой силой. Мы целуемся так глубоко, что кажется, перестаем быть двумя разными существами. Ее пальцы цепляют пряжку моего ремня, я рывком стягиваю с нее верх белья — прямо по напряженной, с торчащими сосками груди, вызывая сдавленное шипение. Которое, впрочем, переходит в тихий выдох или стон, когда Солливер приподнимается, а после опускается на меня.

На всю длину.

Я толкаю ее к себе, и вбираю в рот торчащий сосок, сжимаю зубами. На ее движении вверх: кажется, она кричит так, что это слышно в Хайрмарге, но этот крик отзывается внутри меня сумасшедшим, диким, звериным началом.

Ударяю пальцами в панель, и переднее сиденье мостиком откидывается на заднее, а Солливер оказывается на спине. Врываюсь в нее мощными, сильными рывками, между разведенных бедер, и она подается навстречу. Совершенно не стесняясь в выражении чувств, ругаясь так, что избиратели были бы в шоке. Забираясь под выправленную рубашку, царапает ногтями мою спину, то расслабленно принимая на всю длину, то сжимаясь так, что, кажется, я разорву ее первым же движением.

На котором сразу же кончу.

От этих перепадов ведет, а еще ведет от бешено бьющейся жилки на ее шее, от растрепавшихся, стекающих на пол салона волос, и от плывущего, устремленного на меня взгляда. Расфокусированного, в котором словно отражается пламя полыхающей харргалахт.

Перехватив мой взгляд, Солливер приоткрывает губы.

Облизывает.

А потом зажимает между ними свой согнутый палец и сдавливает так плотно, что я чувствую это сжатие с той же силой, с которой сейчас сжимаются мышцы на моем члене.

Что я там говорил об одном движении?