По тундре, по железной дороге: и вновь звучат блатные песни!

Как солнце закатилось,
Умолк шум городской,
Маруся отравилась,
Вернувшися домой.

В каморке полутёмной,

Ах, кто бы ожидал,
Цветочек этот скромный
Жизнь грустно покидал.

Измена, буря злая,

Яд в сердце ей влила.
Душа её младая
Обиды не снесла.

Её в больницу живо

Решили отвезти,
Врачи там терпеливо
Старалися спасти.

«К чему старанья эти!

Ведь жизнь меня страшит,
Я лишняя на свете,
Пусть смерть своё свершит».

И полный скорби муки

Взор к небу подняла,
Скрестив худые руки,
Маруся умерла.

Пришёл и друг любезный:

Хотел он навестить.
А доктор отвечает:
«В часовенке лежит».

Идёт милой в часовню.

Там чёрный гроб стоит.
А в этом чёрном гробе
Марусенька лежит.

«Маруся ты, Маруся,

Открой свои глаза.
А если не откроешь,
Умру с тобой и я.

Маруся ты, Маруся,

Открой свои глаза».
А сторож отвечает:
«Давно уж померла».

Надобно отметить, что примерно в одно время с «Марусей» возникает другой «жестокий романс» — «Вот кто-то с горочки спустился». Современному слушателю он известен преимущественно переработкой, сделанной после Великой Отечественной войны:

Вот кто-то с горочки спустился,
Наверно, милый мой идёт…
На нём защитна гимнастёрка,
Она с ума меня сведёт.

На нём погоны золотые

И яркий орден на груди…
Зачем, зачем я повстречала
Его на жизненном пути?

Однако первоначальный вариант здорово отличается от воздыханий юной селянки — «зачем ты в наш колхоз приехал, зачем нарушил мой покой?» На самом деле всё куда драматичнее:

Вот кто-то с горочки спустился,
Наверно, милый мой идёт.
На нём голубенька рубашка,
Она с ума меня сведёт.

На нём цепочка золотая,

Цветок в петлице на груди —
Зачем, зачем я повстречала
Его на жизненном пути?

Куплю я ленту в три аршина,

Колечки, ветер, развевай!
Садится милый на машину,
Кондуктор, двери закрывай.

А я кричу: «Куда ж ты едешь?

А я остануся одна».
А я кричу: «Куда ж ты едешь?
А я ж завяну, как трава».

Проехал станцию Одесса

И Севастопольский вокзал.
На полустанке становился,
Кричал: «Размилая, прощай!

Забудь мой взгляд, мою походку,

Забудь черты мово лица.
Забудь, забудь, как любовались
С начала года до конца».

«Но как же я тебя забуду,

Когда портрет твой на стене?
Но как же я тебя забуду,
Когда малютка на руке?»

«Портрет мой выброси в окошечко,

Малютку в детский дом отдай,
Сама живи и наслаждайся
И про меня не вспоминай!»

И далее песню часто завершают известным куплетом:

Пойду в аптеку, куплю яду,
Аптека яду не даёт.
Тогда молоденька девчонка
Через мальчишку пропадёт[44]

.

Пожалуй, не боясь ошибиться, можно сказать, что современный вариант песенки «Я милого узнаю по походке» представляет собой некую помесь дореволюционных «Вот кто-то с горочки спустился» и «Панамы»: характерный зачин с особыми приметами, упоминание Одессы (в «Горочке», впрочем, не всегда), вздохи о тяжкой доле — и самоубийство несчастной героини. Причём в «Марусе» процесс лишения себя жизни несколько напоминает японское харакири:

И побежала я на кухню,
Схватила ножик со стола.
И в белу грудь себе вонзила,
И вот такая я была.

Однако всякое наложение на себя рук из более поздних вариантов песни исчезает! Как же так? Куда же делся трагический финал?