По тундре, по железной дороге: и вновь звучат блатные песни!

— Считаю до десяти, ублюдки! Не пойдёте — как собак перестреляю… Раз… два…

Лязгнули затворы. Сбившиеся в кучку мужики и бабы как по команде попадали на колени. Нестройно, хрипло запели “Христос воскресе из мёртвых…”. Начальник исступлённо матерится и бросается на них с поднятыми кулаками.

Продержали их несколько часов. Взмолились изъеденные стражи. И начальник махнул рукой: “А ну их к…”»

Разумеется, стойкость проявляли не только сектанты, но и другие верующие. Так, Евгения Гинзбург рассказывает в мемуарах «Крутой маршрут» о православных христианках из Воронежской области (действие относится к 1940 году):

«Очень поддержали нас в ту смертельно опасную для нас весну и те примеры душевной стойкости, которые преподали нам наши полуграмотные воронежские религиозницы. В конце апреля того года была Пасха. Несмотря на то, что именно воронежские всерьёз, без “туфты”, выполняли норму, что на них главным образом и держался производственный план нашего Седьмого километра, Кузен (прозвище начальника конвоя. — А. С.) и слушать не стал, когда они начали просить освободить их от работы в первый день праздника.

— Мы вам, гражданин начальник, эту норму втрое отработаем, только уважьте…

— Никаких религиозных праздников мы не признаём, и агитацию вы мне тут не ведите! С разводом в лес! И попробуйте только не работать… Это с вами там, в зоне, чикаются, акты составляют да опера тревожат. А я с вами и сам управлюсь… По-рабочему…

И этот злодей дал своим злоденятам конкретное указание. Мы увидели всё это. Из барака, откуда они отказывались выходить, повторяя: “Нынче Пасха, Пасха, грех работать”, их выгнали прикладами. Но, придя на рабочее место в лесу, они аккуратно составили в кучу свои пилы и топоры, степенно расселись на всё ещё мёрзлые пни и стали петь молитвы. Тогда конвоиры, очевидно выполняя инструкцию Кузена, приказали им разуться и встать босыми ногами в наледь, в холодную воду, выступившую на поверхность лесного озерка, ещё скованного льдом.

…Не помню уж, сколько часов длилась эта пытка, для религиозниц — физическая, для нас — моральная. Они стояли босиком на льду и продолжали петь молитвы, а мы, побросав свои инструменты, метались от одного стрелка к другому, умоляя и уговаривая, рыдая и крича.

Карцер в ту ночь был забит так, что даже стоять было трудно. И, тем не менее, ночь прошла незаметно. Всё время шел спор между нашими. Как расценивать поведение воронежских? Фанатизм или настоящая человеческая стойкость в отстаивании свободы своей совести? Называть их безумными или восхищаться ими? И самое главное, волнующее: смогли бы мы так?

Спорили так жарко, что почти полностью отвлеклись от голода, изнурения, вонючей сырости карцера. Интереснее всего, что ни одна из часами стоявших на льду воронежских не заболела. И норму уже на следующий день они выполнили на сто двадцать».

И всё же особенно запомнились гулаговским узникам именно сектанты. Именно им блатной фольклор обязан появлением поговорки «По субботам не работам, а суббота — каждый день». Эта присказка вошла даже в ряд лагерных песен. Та же Евгения Гинзбург вспоминает:

«Больше часа стояли мы у вахты возле ворот, коченея… и слушая пение блатных. Пританцовывая, они вопили:

Сам ты знаешь, что в субботу
Мы не ходим на работу,
А у нас субботка кажный день…
Ха-ха!»

Я всегда утверждал, что поговорка о субботе связана с еврейской «ветвью» уголовного фольклора. Что вполне понятно, поскольку шаббат (суббота) у евреев считается днём, когда работать вообще запрещено. Однако, думается, в арестантском фольклоре такой запрет появился как раз благодаря именно русским сектантам. Обратимся к мемуарам донского писателя Гавриила Колесникова «Лихолетье» (дело происходит на Колыме в конце 1930-х):

«Помню я одного сектанта. Молодой. Страшно сильный, хотя и некрупный, а по духу настоящий протопоп Аввакум. Был он тихий, безотказный, безропотный, очень добрый и неназойливо услужливый. Такие спокойно, без позы идут на расстрел вместо товарища. И работник редкостной мощи: сколько он колымской земли перелопатил. По его твёрдому убеждению, суббота принадлежала богу и была нерабочим днём. И в этот день все силы ада ополчались против него. Собаки. Солдаты. Нарядчики. Карцер. Голод. Пинки. Кулаки. Сапоги. Приклады. Он молился на верхних нарах, и его с размаху сталкивали наземь, а потом, заарканив лямкой, по каменистой колымской дороге волокли километра за три в забой. Так было каждую субботу, годами. Но так и не нашлось в лагере силы сильнее его духа. Только вспыхивал он в дни истязаний, нет, не божественным, а скорее сатанинским огнём, и кричал своему богу, не то грозя, не то ликуя:

— За тя, Господи, погибаю!»

Вот такой сектантский отголосок еврейского шаббата. К слову сказать, во многих русских деревнях выходным традиционно тоже считалась суббота — «банный день»…